Игорь Царев - Пятая Стихия

ОБЗОР РАБОТ ФИНАЛИСТОВ ЛИТЕРАТУРНЫМ ОБОЗРЕВАТЕЛЕМ -2025 год

От литературного обозревателя «Пятой стихии» Марка Шехтмана

Я получил от Учредителя конкурса список финальной десятки и немедленно, ещё до чтения текстов, вычеркнул имена авторов. Сделал я это для того, чтобы надо мной не довлели впечатления от возможных знакомств с их прежними стихами, чтобы тексты, как и прежде, оставались для меня анонимными.
По сложившейся традиции литературному обозревателю предстоит проанализировать тексты более глубоко и доказательно, чем это было сделано по отношению к стихотворениям, прошедшим во 2-й тур.
Приступая к работе, я ещё раз хочу напомнить, что филология вообще и теория стихосложения в частности точными науками не являются, а потому элемент собственного мнения обозревателя, иногда субъективного, в них не исключён и даже закономерен.


П-3163
ДЕВЯНОСТО ПЕРВЫЙ
“Я – сын страны, которой больше нет…”
Игорь Царев

Я помню: год почти был на исходе,
а перемены зримы и близки.
Под мантры о бесправье и свободе,
мы свою землю рвали на куски.

Вставала ночь и сон тяжёлый длился.
Синюшный, измождённый, испитой,
в тягучей тьме печальный дух носился
над проданной, оплёванной страной.

Она сжималась, как шагреневая кожа,
кукожилась, секлась, и вместе с ней,
как оказалось, мы сжимались тоже
до среднестатистических нулей.

До ренегатов с памятью короткой.
До полной пустоты, до чёрных дыр
коммерческих ларьков с палёной водкой
в прорехах улиц, превращённых в тир.

До шантрапы известного фасона.
До формулы “такие времена”.
До шлягеров попсовых и шансона,
звучащего из каждого окна.

До ветеранов, харкающих кровью,
внезапно оказавшихся на дне.
До девочек, торгующих любовью.
До мальчиков, погибших на войне.

В предварительном обзоре я отметил следующее:
«Гражданские стихи, с безжалостностью чёрно-белого кинематографа без лжи и без прикрас показывающие как глобальные, так и меньшие по масштабу трагические последствия распада «проданной, оплёванной страны»...
Меня эти стихи привлекают уместной в данном случае плакатной однозначностью отношения автора к известным историческим событиям».

Теперь я полагаю, что образ кинематографа не вполне точен. Перед нами скорее не кинолента, а фотоальбом, и память автора фиксирует в нём картины событий, застывших на пике своего позорного и трагического содержания. Каждая строчка текста – это фотография, содержание которой передано буквально в двух-трёх словах, но слова эти в каждом отдельном случае беспощадны, а вместе становятся обличением и приговором тем, кого считали вождями, а они оказались мерзавцами и изменниками, «под мантры о бесправье и свободе» предавшими и продававшими «оплёванную страну».
Но автор не отрицает и своей исторической вины, не пытается переложить её только на чужие плечи: «Мы свою землю рвали на куски», – говорит он, – и в этом «мы» я вижу и покаяние за прошлое, и готовность не допустить подобного в будущем.
Горькие, яростные и честные стихи, написанные в лучших традициях гражданской поэзии.

+

П-3197

БУДЕМ ЖИТЬ!

«Ты слышишь, как вокруг в ночи
Поспешно точатся мечи?
Так что же ты стоишь? Точи!
Не отставай от века!»
Игорь Царев, «В ожидании войны»

Обычный дом. Не терем княжий,
но срублен крепко, на века.
Вот лавка, стол,
вот миска с кашей,
а к каше – крынка молока.

У печки снимок в старой раме,
на раме солнца лёгкий блик.
А у стены, под образами,
ребёнок, женщина, старик.

Стол,
лавка,
крынка,
с кашей плошка –
весь немудрёный их уют.
Но не в руках – поодаль ложки.
Сидят. Молчат. Кого-то ждут.

Кто может стукнуть в дверь снаружи,
их немь нарушив наконец?
Кто с ними должен сесть за ужин?
Ответят: «Сын, супруг, отец».

В часы багрового заката,
когда во двор ломился враг,
он встал, промолвив виновато:
«Там без меня, видать, никак».

Ушёл-уплыл на дальний берег,
что затерялся в льдистой мгле,
оставив свой некняжий терем,
оставив ужин на столе.

Назад, известно, путь не близкий,
шагать далёко-далеко…
Но не остыла каша в миске,
не скисло в крынке молоко.

Украдкой бросив взгляд в окошко,
мотнув на снимок бородой,
дед отчеканил: «Возвернётся!
Примета верная – живой.

Смекаю, днесь, как и доныне,
цела связующая нить.
Пока не киснет и не стынет –
мы будем ждать.
Мы будем жить!»


В предварительном обзоре по поводу этого текста было сказано следующее: «Наверное, многим любителям и знатокам литературы лирика борьбы и героизма периода Великой Отечественной войны представляется выдающейся частью русской поэтической классики. Как мы видим, её традиции бессмертны и проявляются тогда, когда в них возникает потребность. И именно их с удивительной ясностью мы видим в этом стихотворении. Искренне надеюсь встретиться с ним ещё раз».

Я рад, что члены жюри высоко оценили это стихи, и они оказалось в числе финалистов. И теперь можно более подробно рассмотреть приметы и проявления тех традиций, которые с удивительной ясностью и бесспорностью в полный голос заявили о себе в этом стихотворении, точно продуманном и хорошо написанном.
В экспозиции появляется «Обычный дом. Не терем княжий, // но срублен крепко, на века» – и это подчёркнутая обыкновенность, соединённая с прочностью и стойкостью, становится аллегорией страны, чьи сыновья «в час багрового заката» понимают, что пришёл час сражаться. И вряд ли случайно эти стихи поданы на конкурс, проходящий в году, который иначе, чем военный, назвать нельзя...
Следует отметить, что вся архитектоника текста – от деталей обстановки до поведения и лексики героев – подчёркивает обыкновенность ситуации. Но развитие сюжета приводит читателя к осознанию того, что сегодня эта обыкновенность окрашена в цвета войны и опасности, что готовность к защите своего дома – это для персонажей сюжета норма и обыкновенность. И осознаётся ими эта норма как долг совести и право быть со своим народом.
Героизмом это назовут потом.

+

П- 3208

ЭТО Я, ЭЛЬВИРА
«Меняются на сцене лица,
Приходят новые века.
Урок истории все длится,
Но перемены нет пока.

Былое солнце в окна светит,
Сердца стучат все злей и злей –
Немых отцов глухие дети
Не слышат слов учителей…»
Игорь Царёв

Маме

Сорок первый. Вверх дном наш сегодняшний дом.
Средь узлов и солом не спасает буржуйка.
На разъезде, в степи, слышно тем, кто не спит,
Как вздыхает вдали задушевная шуйка*

И поёт о войне. В этот раз – на беду.
Жаль, что это не сон и не пьеса Шекспира.
Наяву, не в бреду, нас везут в Кулунду
Из Донецка. Извне. На окраину мира.

Застревает в проёмах вагонных глазниц
Лунный свет. Тонут звезды в полуночной сини
Над молчанием птиц, над дымками станиц,
Над губой, где по стёжкам бродила Аксинья,
Над равниной бескрайнею, над Иртышом,
Над железнодорожною веткой Турксиба…
Нас везут на Восток. Почитай, нагишом.
От сумы. От тюрьмы. От расправ-перегибов.

В вещмешках – сухари и Le Roi a Paris*.
На тропе ледяной от перрона к сортиру
Крошек ждут сизари. Разрешают курить
После всех перекличек махру конвоиры.
Ну, встречай, Кулунда.
Это я, Эльвира.
______________________________
*шуйка – шуйская гармонь.
*Le Roi a Paris – настенные часы с боем.

Предварительное впечатление было выражено следующим образом:
«Четырёхстопный анапест чаще используется для передачи событий протяжённых и спокойных. Но описание эвакуации людей в трагическом 41-м году из районов, которые могут быть захвачены немцами, – такие стихи «спокойными» не назовёшь. Эшелон, идущий на восток, теплушка, где теснятся люди, плохо представляющие финал своего долгого и трудного пути, – эта тяжёлая, тяготеющая к трагизму коннотация текста здесь контрастна мерному ритму повествования и усиливает его эмоциональное воздействие на читателя».

Вновь обращаясь к этим стихам, их интересно сопоставить с текстом, стоящим выше, и сравнить два подхода к изображению людей, столкнувшихся с войной.
Здесь нет высоких аллегорий и обобщённой символики. Всё обстоит совершенно иначе. В образах стихотворения подчёркивается атмосфера неблагополучия: «Нас везут в Кулунду // Из Донецка. Извне. На окраину мира». Далее эти мотивы усугубляются: «Нас везут на Восток. Почитай, нагишом. // От сумы. От тюрьмы. От расправ-перегибов...»
Читателям стоит обратить внимание на упоминание о конвоирах, на рефрен: «Нас везут...», в котором мне видится стремление автора указать на подчинённость людей не только тяжёлым обстоятельствам, но и чьей-то чужой воле. И даже упоминание о «задушевной шуйке» не отменяет мрачной атмосферы этих стихов.
И если автор старался передать читателю именно такие настроения, то он своей цели достиг.


П-3209

* * *

«Не верьте зеркалам, друзья!
Они кривые».
Игорь Царёв

О, женщины, побитые годами,
Как пешками могучие ферзи…
Не унижайтесь перед зеркалами!

...Не доверяй. Не бойся. Не проси!
Зачем тебе, - богине волоокой,
Расспрашивать про солнце у слепца!
Стекло - как будто лёд. А лёд – жестокий
К нежнейшему созданию творца.

Лениво разлиновывает лица,
Прохладным вздохом локоны беля…
Зачем тебе, - египетской царице, -
Нужны признанья этого враля?

Зачем ты снова, словно в оправданье,
Смахнув слезу, накладываешь тушь?
Привычка удостаивать вниманьем
Ловцов и продавцов бессмертных душ?!

Не стой пред ним, за всё молясь и каясь.
Оно - давным-давно с ума сошло,
Деля твой век на молодость и старость,
Несчастное бессмертное стекло!

Оно тебе завидует и злится,
Корит судьбу и ропщет на творца,
Что нет у отражающего лИца
Ни совести, ни сердца, ни лица.

На предыдущей стадии обзора было отмечено, что «образ зеркала необыкновенно плодотворен в мировой литературе. Он используется в самых разных сюжетах, с самыми разными посылами и целями. Но в этом стихотворении автор находит неожиданный аспект этого образа – образа «бессовестного», «бессердечного», «бессмертного» и всё же «несчастного» зеркала, которому не под силу отразить (и выразить!) прекрасную суть и внешность женщины, не зависящую от любого её возраста...»

Вероятно, стоит углубить эти положения, рассмотреть их более детально с точки зрения противостояния двух образов: женщины – живой и прекрасной, и зеркала – мёртвого и холодного.
Уже в этой краткой характеристике понятно, что в сюжете возникают два центра, отношение автора к которым полностью полярно. Некоторые эпитеты, подтверждающие такое отношение, уже были приведены выше, но идея стихотворения более сложна: автор говорит об ущербности и бездуховности оценки женщины – «нежнейшего создания творца» – исключительно с внешней стороны. Да, красота важна и существенна, но бесконечно важнее внутренняя гармония, которая не может быть воспринята и отражена бесстрастным глазом «жестокого» враля.
Отражение – это всего лишь отражение в зеркале. Но понимание сущности доступно только человеку, ибо только человеку доступна любовь.

+


П-3241

* * *
«А как иначе угодить душе,
Когда зима – не просто время года,
А в дебрях генетического кода
Невыводимый штамп о ПМЖ...»
Игорь Царёв

и там, где город вымерила стужа,
и там, где вьюга выбрила дворы,
вчера играли дети, их игры
зима не нарушала до поры,
морщины улиц ветренно утюжа.

спивался дворник с ловкостью факира.
сливалось небо с бледностью реки.
и вдоль аллей лобзали «мотыльки»
бутоны фонарей, и так легки
мне были и печаль, и бренность мира.

сегодня всё не так, но не об этом
молчит строка, застигнута врасплох,
и сбился карандаш, и почерк плох,
и выдохи не множатся на вдох...
и лишь душа светла вчерашним светом.

Предварительная характеристика:
«Небольшое по объёму стихотворение представляет собой городской пейзаж, и этот пейзаж буквально перегружен ностальгией героини по «вчерашнему свету», наполнен ощущением печали и бренности мира. Минорная тональность стихотворения настолько привлекает читателя своим звучанием, что он забывает спросить, а в чём же всё-таки причина всех этих печалей?» - так предварительно был охарактеризован этот текст.
Нужно признать, что в стремлении передать своё восприятие мира и своё состояние автор использует весьма разнообразные художественные средства. Так, например, мир, город, ландшафт в двух ипостасях: «вчера» и «сегодня». Вчера играли дети, вчера горели фонари, вчера даже печаль лирической героини была легка! А вот сегодня «всё не так»: сегодня стужа, вьюга, пустые дворы...»

А теперь я должен сознаться, что в недавнем кратком обзоре этих стихов я был не прав, когда написал, что автор не объяснил, в чём же всё-таки причина его печалей... Причина, как мне кажется, есть! – и причина эта понятна всем, кто имеет отношение к творчеству. «Не пишется!» – вот эта причина. Автор говорит об этом так: «Молчит строка, застигнута врасплох, // и сбился карандаш, и почерк плох…». Впрочем, возможно, я ошибаюсь и сейчас, пытаясь понять эти красивые, но, как оказалось, очень непростые стихи.



П-3257

В ПЕТРОПАВЛОВСКЕ-КАМЧАТСКОМ ПОЛНОЧЬ

"Разлука острым взмахнёт клинком,
Разрубит тонкую связь времён"
Игорь Царёв, «Время разлук»

Край земли. Темно и сыро,
Время горьких интонаций.
В суете большого мира
На часах твоих – пятнадцать.
Сердце спит, а больше нечем
До небес мне достучаться,
Ворох писем не отвечен
В Петропавловске-Камчатском.

Тучи – гордые чавычи –
В океан гурьбой ныряют.
Бесприютно, непривычно
У воды ходить по краю.
Завтра кончится ненастье –
Так в прогнозах накропалось,
И откроем души настежь
Утром: я и Петропавловск.

Словно блюдечки в коробке,
Переложенные ватой,
В облаках слоистых сопки,
Горы в дымке клочковатой.
День-шаман в плаще рыбацком
Мглу развеял: солнце – в помощь!
В Петропавловске-Камчатском
Не всегда бывает полночь.

«Внешне очень простые стихи, но с каждым новым обращением к ним они будто углубляются, усложняются и открываются новыми деталями и смыслами.
Обращение к близкому человеку в далёком городе – задача не простая, особенно если души и города разделены часовыми поясами и временами суток: «Сердце спит, а больше нечем \\ До небес мне достучаться...» – так я сформулировал свои первые впечатления от знакомства с этими стихами.

Теперь я постараюсь несколько расширить свой анализ, хотя, признаюсь, по отношению к содержанию текста сделать это непросто. Автор будто нарочно – или действительно нарочно? – запутывает читателя ребусом мест, времён и состояний героев. Приведу пример: уже в первой строфе сказано: «Край земли. Темно и сыро», – и я понимаю, что речь идёт о петропавловской ночи. Но чуть ниже говорится, причём, безо всяких переходов: «В суете большого мира // На часах твоих – пятнадцать», – и я размышляю, кто и где находится, кто из героев на окраине мира, а кто в его центре, кто спит, а кто бодрствует, поскольку на чьих-то часах «пятнадцать», иначе, три часа дня...
Но постепенно ситуация проясняется: становится понятно, что пейзаж, в котором доминируют картины гористого и ненастного камчатского Приморья, видится глазами лирического героя, а «в суете большого мира» живёт тот, кто не отвечает на письма.
Заключительная строфа детализирована образами развеянной мглы и солнечного рассвета, и этот мажорный финал оставляет читателю надежду на лучшее будущее любовной истории, которую нужно прочесть между строк.

П-3260

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ХОЛМ. ЗИМА

«Я вернусь, я еще непременно вернусь,
Пусть, хотя бы, и выпавшим снегом».
Игорь Царёв, «В гостях у Северянина»

Уже черны на Городском холме
Штрихи деревьев – все идет к зиме.
А сквозь штрихи белеет Третья школа
Пятном муки чистейшего помола.
Тотлебен - с поседевшей головой:
Нежданный снег упал на бронзу с неба.
А там, на горизонте, где синело,
Уже простилось море с синевой.
Твоя зима пройдет без белизны,
Ну, разве ненароком снег сорвется,
Как в эту ночь, а так сухим колодцем
Ты простоишь под ветром до весны.
По опустевшим улицам холма
Погонит он в тоске стручки и листья.
Лишь иногда окрасит их зима,
Случайно прикоснувшись белой кистью.
Когда внизу поднимет шторм волну
И захлестнет безлюдье сонных пляжей,
И, криком разрезая тишину,
Взовьется чаек бдительная стража,
Пустынный холм все так же будет спать
Под музыку немого разговора -
Сквозь вечность, тишину ее и гладь -
Великих адмиралов и Собора.
Кто не родился здесь, тот не поймет.
А тот, кто выпал из гнезда незрелым,
Вернется мыслью. Скоро Новый год
Опять.
Тотлебен припорошен белым.


Уже в предварительном обзоре были отмечены существенные стороны этих стихов:
«Бронзовый памятник Тотлебену, герою Крымской войны, Городской холм, Собор, где покоятся «великие адмиралы» – этот город, по которому в предновогодье идёт лирический герой, узнаваем и одновременно превращён автором в мастерски исполненную музыкальную и живописную симфонию. Ландшафт вобрал в себя здания, памятники, штормовой берег. Он щедро расцвечен автором: здесь чёрные «штрихи деревьев», «море с синевой», «белая кисть» зимы. А ещё он и озвучен криком чаек, музыкой «немого разговора», тишиной вечности. Это Город. И это его поэтическая ипостась. Спасибо автору».

Пора произнести название города: это Севастополь, город русской славы, названный так после уже далёкой Крымской войны, город-герой, заслуживший это звание в годы Великой Отечественной войны, город – полагаю, что сейчас это уже не секрет, – защитивший русский Крым от агрессии и безумия в 2014 году... И то, что автор выбрал такую тему для стихотворения, поданного на Конкурс имени Игоря Царёва, является фактом значимым и показательным.
Вместе с тем, важно отметить, что по формальным признакам этот текст сложно отнести к гражданской поэзии. Прежде всего это глубоко личностная лирика. В ней нет героизации, нет плакатности. Но и в стихах Симонова «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины...» тоже ведь нет этих качеств. И, значит, не всегда только форма определяет специфику жанра. Очевидно, следует соотнести тему стихов со временем обращения к ней автора – и лишь тогда становится понятным их звучание.
Наверное, это и называется современностью литературы.

+ +


П-3261

СОБИРАЮ

« Жизнь – и монета,
и дырка в кармане плаща…»
Игорь Царёв

Собираю из кусков,
Дней, мелькающих так скоро,
Пустяковых разговоров
И невысказанных слов,
Из намерений благих,
Из надежд, ушедших с ними,
Из потерь невосполнимых
И находок дорогих.

Составляю наугад,
По сомнениям и вере,
По простой и ясной мере,
Данной много лет назад,
По словам и по делам,
По мальчишеским приметам,
По библейскому завету
С материнским пополам.

Намечаю, словно дом,
По венцам, по звонким брёвнам,
И по линиям неровным,
Словно тропку на ладонь.

Подгоняю и крою,
Как рубашку, из мгновений,
Как полёты из падений,
Собираю жизнь свою…

Предварительная характеристика:
«По сути своей это стихотворение не что иное, как образное изложение важнейших для лирического героя нравственных и поведенческих принципов. Текст не предлагает читателю броских метафор и сравнений, но, вероятно, именно поэтому так бросается в глаза дерзкий финальный оксюморон: «Как полёты из падений, // Собираю жизнь свою...» И, как мне кажется, именно в этом стихотворении разница между лирическим героем и автором минимальна, а возможно, и вовсе отсутствует. Уж не исповедь ли перед нами?...»

Это стихотворение выглядит несложным по построению. Она легко читается благодаря короткому хореическому размеру и так же просто воспринимается, поскольку в нём нет событийного сюжета. Но уже после первого прочтения остаётся чувство как после разговора с человеком умным, немало пожившим, всякое повидавшим и испытавшим. Объяснение этому чувству можно найти, поняв, что в простых по форме строчках автор предложил нам разные по содержанию и масштабу, но важные для него события и мысли. Каждая строка уже такой пример: от обычных «Дней, мелькающих так скоро, // Пустяковых разговоров // И невысказанных слов» – до дел и привычек, которые выстраивают жизнь «По библейскому завету // С материнским пополам». Перед нами не перечень событий, а внутренний монолог действительно исповедального характера.
И в том, что эти стихи так просты по построению и так глубоки по содержанию, проявляется немалый талант их автора.

+


П-3262

В ЖЁЛТОМ СВЕТЕ ЛЮБВИ

«Все берёзы окрест расчесав на пробор,
Ветер трётся дворнягой о санки.
Проплывает над полем Успенский собор,
Пять веков не теряя осанки».
Игорь Царёв, «В гостях у Северянина»

Полудохлую клячу запрягши в телегу,
Самородным «Живём!» потревожив большак,
Мы потащимся миром по хлябям и снегу,
В череде деревень, городов, колымаг.

Нас ни много, ни мало на ветхой соломе –
Половина своих да и пришлых чуток,
Все глядят на восток и на запад, окроме
Тех, кто дома оставил горшки и шесток.

Но дорога лиха – будто мяты страницы,
Буквы – камни. Глазеет народ, разношёрст,
На изменчивый профиль лихого возницы,
На просёлки в зигзагах на тысячи вёрст.

Утром каждого дня проступают потери –
Кто-то сгинул, кто умер, дорогу познав,
Вижу – тянет не кляча, а каменный мерин
Осмотрел горизонт и понёсся стремглав.

С поворота в ушах заскребло, засвистело,
Обрывая печаль поднялись в небеса
По дороге бездонной, начертанной мелом,
И рефреном в душе голоса, голоса:

«Навсегда ли?» «Навечно» «Ты веришь?» «Я верю».
Я упал и очнулся у прошлого дня.
В красном свете заря уподобилась зверю,
В жёлтом свете любви отпевали меня.

Предварительное впечатление:
«Очень смело задуманные и хорошо исполненные стихи, сочетающие вполне представимые детали деревенского быта с фантастическими и даже мистическими мотивами в развитии сюжета. По сути, перед нами развёрнутая в шести строфах метафора жизненного пути, на который – если я правильно понимаю финал, – герой смотрит уже как на прошлое...»

Теперь, когда читателям нужно представить более детальный анализ, я должен признаться, что сомнение в моей фразе: «Если я правильно понимаю финал…» – оно никуда не исчезло и, пожалуй, лишь усилилось. Ниже я постараюсь его обосновать.
В целом можно говорить об очень интересном замысле этих стихов, о безусловном мастерстве их исполнения и даже о таланте автора, органично соединяющем разные лексические и смысловые уровни – от просторечных «большака», «клячи», «горшка и шестка» до «небес», «горизонтов» и голосов, поющих в душе.
«Телега жизни», давно ставшая любимой и даже необходимой классикам русской поэзии, и на этот раз даёт автору возможность промчаться памятью по судьбе и различить в ней и обыденность, и мистику, позволяющую телеге подняться в небеса, а кляче стать «каменным мерином».
Все эти образы, и сложные, и более простые, в моём понимании укладываются в единую поэтическую гармонии, пока я не сталкиваюсь с зарёй, уподобленной зверю, и отпеванием героя «в жёлтом свете любви».
Что ж, автор имеет право на парадоксы, а читатель имеет право их не понять...
Но стихи очень хороши!

+ +


П-3269


КАК ВСЕГДА

«И сразу день на треть был усечен,
Сравнялись скорость тьмы и скорость света.
И ночь, как нож под левое плечо,
Вошла в мой сад, срезая листья с веток».
Игорь Царёв, «Пока Бог спит»

И тогда он садится на крыши жилых домов,
не спеша выпускает из бархатных рукавов...

Для начала он правой рукою взмахнёт едва –
появляется сонная плоская голова,
озирается в сумраке первые пять секунд,
в птичьем взгляде сквозят Караваджо, Уорхол, Мунк,
взор твердеет, желтеет, перо пристаёт к перу,
нарастает далёкий, неясный, тревожный гул.

Через миг воцаряется полная тишина,
фонари повсеместно качают свои права,
безмятежными снами навьюченная сова

улетает к забытым, больным, неспящим.

Вслед срываются свита, прислуга, ученики –
разлетаются в разные стороны мотыльки.

И повсюду,
повсюду,
повсюду,
куда ни глянь,

тонут в небе молитвы, проклятья, просьбы.

Словом, всё как обычно, – подводит итоги он.

И степенно поводит вторым своим рукавом.
Всякий жаждущий днесь да получит отныне всё –
сколько вымолит, выдержит, – столько и унесёт.

И тогда выдвигаются танки, пехота, флот,
дроны-осы сбиваются в рой и летят вперёд,
инкассаторы, судьи, волшебники, палачи,
сонмы котиков, девушек, женщин, парней, мужчин,
дети, звания, премии, пенсии, города…

Словом, всё, – произносит он медленно, – как всегда.

Как всегда, в это время его называют – Ночь.
Как всегда, он старается выслушать и помочь.
Просто это такая работа – давать и брать.
Он спокоен и выдержан, ибо придёт пора –
и тогда он опять обернётся обычным Днём.

И воздаст каждой твари живой по делам её.

Предварительная характеристика:
«Я бы с удовольствием воспринял эти стихи просто как забавный и ни к чему не обязывающий полёт авторской фантазии, если бы после нескольких прочтений не различил в нем отголосков знаменательных для нашего времени произведений и их героев – например, Гарри Поттера, Воланда, альтиста Данилова...
Текст настолько многослоен, что каждый читатель наверняка отыщет в нём то содержание, которое будет соответствовать его интеллектуальному багажу».

Выразив таким образом свою растерянность перед этим текстом в кратком изложении, теперь я подхожу к нему с твёрдым намерением всё же более осознанно разобраться в нём! – и начать нужно издалека...
Вся история цивилизации держится на делении всего происходящего в мире по двум параметрам: Добро и Зло, Свет и Тьма, Грех и Праведность, Прошлое и Будущее. ХХ век поставил эти под сомнение абсолютность такого деления. Относительным оказалось и время. За сознанием обнаружилось во многом определяющее его подсознание. Параллельные пересеклись в мире Лобачевского. Составляющие нас микрочастицы стали волнами и проявили признаки свободы воли. А Булгаков написал роман с эпиграфом: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».
Мне кажется, автор этих стихов близок к этой философии дуальности мировых начал. Загадочный герой его стихотворения становится Днём и Ночью, началом мира и войны, искусства и хаоса. И особенно значимой мне кажется строка, в которой возникает короткая фраза, то ли спокойная, то ли зловещая: «Словом, всё, – произносит он медленно, – как всегда...» Тайная горечь признания этой обыкновенности напоминает мне знаменитую фразу булгаковского Воланда в Театре Варьете: «Люди, как люди. <…> Обыкновенные люди...»
Я перечитал эти стихи несколько раз и наверняка вернусь к ним снова.
____________________________________________________________________________


Мой обзор завершён.
Десятка финальных текстов Конкурса «Пятая стихия – 2024» произвела на меня сильное впечатление с точки зрения идейно-тематического разнообразия стихотворений, технического мастерства авторов, оригинальности и яркости их видения мира. Для меня нет сомнений, что эта лауреатская десятка ярче и сильнее тех итоговых подборок, с которыми я имел дело в предыдущие годы.
Вместе с тем, общее количество текстов, поданных на Конкурс, в этом году, как и в прошлом, заметно ниже, чем это было раньше. Отчасти это объясняется оттоком произведений авторов зарубежья, отношения с которым осложнились или прервались после начала СВО. Но более важным фактором мне кажется высокий уровень Конкурса, на итоговые туры которого имеют шансы выйти лишь те, кого уже с полным правом можно назвать поэтами. Естественно, такая репутация в известном смысле смущает авторов начинающих, не уверенных в уровне своего творчества, боящихся конкуренции и разочарования. Их можно понять, но как написано в замечательно романе Владимира Орлова «Альтист Данилов»: «Боящийся несовершен в любви», – в данном случае, в любви к поэзии.
Мой обзор завершён. Впереди главное - кого Учредитель конкурса назовет победителем.
Успеха вам, поэты!

Марк Шехтман,
литературный обозреватель Конкурса им. Игоря Царёва «Пятая стихия»