Игорь Царев - Пятая Стихия

Прошедшие во 2-й тур работы, как, впрочем, и все остальные, по новым условиям Конкурса больше не подчиняются некой заявленной тематике, но предваряются эпиграфами, взятыми из поэтических текстов И.В.Царёва.
Откровенно говоря, я предполагаю, что многие конкурсанты поступили просто, отправив на конкурс свои лучшие стихи, а найти подходящие по смыслу строчки-эпиграфы в немалом корпусе текстов Игоря Вадимовича вряд ли сложно. Тем не менее, даже и в этом случае автор должен был предпринять некий поиск таких строчек, обдумать их, заново, может быть, осмыслить и тем самым ещё раз углубиться в прекрасную поэзию Царёва...
Полагаю, что одна из целей Конкурса именно в этом и заключается.
Стихи, прошедшие во 2-й тур, прошли через начальный отбор, затем через сито 1-го тура, а значит их соответствию заявленным эпиграфам можно доверять, что я и намерен делать. Однако я допускаю, что в исключительных случаях мне придётся выражать своё мнение по поводу спорных или, наоборот, максимально удачных соответствий.
Обзор стихотворений на этом этапе не ставит своей целью глубокий и детальный анализ каждого текста. Выделить главное в достоинствах стихотворения, указать на недостаток, который показался существенным, – вот задача нынешнего литературного обзора.
И начиная работу, я хочу пожелать успеха себе и всем участникам нашего Конкурса...

Марк Шехтман, литературный обозреватель Конкурса.


П-3001

РЫБАЧОК

…И плывут над ивняками
И рекой издалека,
Загребая плавниками,
Молодые облака…
Игорь Царёв «Шурогайка»

Леность больничной палаты,
мир за окном невесом.
Гонит плотвичку куда-то
в небе задумчивый сом.

Окна распахнуты настежь,
август жарой одержим…
Тянутся капельниц снасти,
строгий постельный режим.

Бьюсь на крючке баламутом,
каждый трещит позвонок,
передаётся кому-то
донки тревожный звонок.

Выбраться надо б из плена,
врёшь — не возьмёшь с кондачка…
Лета вливается в вену,
щучкой срываюсь с крючка.

Засуетится сестричка
и побледнеет лицом…
В небе играет плотвичка,
смотрит задумчиво сом.

При всей внешней простоте композиции и техники исполнения эти стихи интересны и тревожны состоянием лирического героя. Его пребывание на границе бытия описано с убедительностью, передающейся читателю через такие детали, которые невозможно придумать, если человек не побывал на грани, за которой ничто...
И именно из контраста нахождения человека на этой грани и простоты, с которой он об этом рассказывает, рождается драматизм повествования.
+

П-3002

***
…Пока часы иными временами
И вовсе не лишили дара речи.
Игорь Царёв

Неслышно время, но часы идут –
То с будущим, то с прошлым не в ладу.
Неточны ль стрелки, тетива пружин
Ослабла ль в них, но я всё время – жив.
И ритуал подглядок и подкруток
Не ради лишних выглядит минуток,
Ведь с настоящим не в ладу и я
И слышу время, без часов скитаясь.
Язык скитаний – вежливый китаец,
Влюблённый в безупречность бытия,
Как погребённый дневниковый почерк –
В матрёшку яви: день, денёк, денёчек;
В наивность, облетевшую слова,
В то, без чего – грустить осиротело
И века холодеющее тело
Не отогреть попыткой мастерства.

И вновь – теперь уже при изысканной технике, богатстве ассоциативного ряда и безупречном чувстве стиля – ощущение трагической наполненности времени...
Также хочется отметить достоинства строфического построения текста, сочетающего сложную музыку ритма с лёгкостью его восприятия.
Хочется, чтобы читатель обратил внимание на ту непринуждённость и естественность, с которой автор сопрягает экзотику, философичность и обыденность в образной структуре текста.
+

П-3004

ДЕВОЧКА-СЕЛФИ

…И с каждым новым поколением
Бледнеет шанс на возвращение.
(И. Царёв)

Девочка, ставшая палкой для селфи,
Отводит лапку как можно дальше,
Наводит прицел своего смартфона
На пластик, наполненный лимонадом
(Или мохито – отсюда не видно).
Наверно, Ева в саду Эдемском
Заветный плод созерцала так же:
Как будто все вожделенья мира
Плещутся в пластике с лимонадом.
Она подносит к своей мордашке
Стакан – и снова прицел наводит,
Бровки и губки сложив немедля
В бессмысленно-кукольную гримасу,
Которая (как ей должно казаться)
Для всех и каждого интересна.

(Здесь переход чересчур уж резок,
Но что поделать? Время контрастов.)

Девочка с хвостиком на затылке,
Прелесть наивности в джинсах белых!
Не существуют в твоей вселенной
Взрывы у южного приграничья,
Маленький город, огнем сметенный,
И обожженные с непривычки
Руки ровесника-артиллериста...

Складывай бантиком томный ротик,
Хлопай ресницами (знак цитаты) –
Всё далеко тебе, как до неба,
До белгородской простой старухи,
Вывезенной из-под обстрелов.
У той в голове - одна забота,
Что огород зарастает сором:
"Я ж для солдат его садила,
Кто ж без меня солдат накормит?"


Достаточно редкий случай, когда во 2-й тур конкурса проходит стихотворение, написанное без рифм. Но именно этот «казус» заставляет нас вспомнить, что русская классическая поэзия – при всём невероятном богатстве её рифмы! – сумела развить традиции белого стиха и творчески пользоваться его особенностями.
Что же касается содержания, то перед нами не банальный конфликт поколений с его традиционной критикой молодёжи, а наполненный жгучей современностью сюжет, в котором автор умело соединяет гражданские, психологические и даже библейские мотивы.


П-3005

ДВОРНИК

Всю ночь на город суеверный,
На суетливую столицу,
Исподтишка сочилась скверна,
Скользила по усталым лицам…
«Инфернальные дворники». Игорь Царёв.

Нет поэзии в метели
Дворник знает точно!
Полусонный из постели
Встанет поздней ночью
И на улицу – работать,
Гнуть свои права,
Не пеняет что суббота
Минус двадцать два!
Завихрилось за углами
Не сугроб – гора,
Над асфальтными полями
Белые ветра.
Опьянённая стихия
Платит за фуршет,
Приоткрыла веки Вию
– Гоголя сюжет!
В темноте когтисты лапы
– вязы ветви гнут,
И бросает тени лампа
В злой ночной приют.
Как клинок вошла лопата
В хладный стан снегов…
– Ты, зима, не виновата!
Просто я таков.
Извини, моя работа.
Начинать пора…
Минус двадцать два. Суббота.
Пять ноль три утра.

Яркие, броские стихи, мгновенно затягивающие читателя в весёлую, с сумасшедшинкой, стихию зимы! Автор умело встраивает в структуру текста образы, «вышедшие из Гоголя», – и поэтому прямое называние гоголевского героя кажется не только оправданным, но даже естественным и необходимым.
И всё же я позволю себе одно критическое замечание: в эпиграфе присутствует слово «скверна», но его открыто негативная коннотация, как мне кажется, не находит места и подтверждения в контексте этих в общем-то добрых стихов.


П – 3006

НА КОЛЫМУ

Через годы и судьбы течет Колыма…
Игорь Царев, «Колыма»

… а приезжайте к нам на Колыму
на две зимы, а лучше – на одну,
чтоб каждый день шагать через порог,
туда-сюда, отхаживая срок
голодных – дайте каши – кирзачей.
Ледышку сплюнешь, вдребезги – ручей,
и выскоблен до страшной синевы
колымский стланик. Пусть: «Рабы – не вы», -
вчера шумели сосны – замер лес,
нам слушать лишь его
морозный
треск.

… а приезжайте к нам на Колыму
бессонной ночью вместе на луну
глядеть ли, выть в холодное окно,
сходить с ума, вертаться – все одно,
мироточить ли каплями смолы
на земляные мерзлые полы
и ждать, когда из трещин пальцев рук,
как из древесных почек,
сразу,
вдруг
проклюнутся в тяжелой темноте -
не мы, другие –
эти или те.

Бумага стерпит, перья заскрипят:
У-Ка пять-восемь, будет вам статья,
свисток и белка, дайте только срок,
чтоб каждый день шагать через порог,
чтоб каждый день –
метелями –
зима.
И тянется годами Колыма.

Очень яркие стихи! И написаны с чувством, не оставляющем сомнения в неприятии автором самых тяжёлых страниц прошлого... Детали и образы повествования – от подробностей лагерного быта до называния статей обвинения – настолько конкретны, что создают у читателя ощутимый эффект присутствия.
Но возникает естественный вопрос: сколько же лет автору этих стихов, помнящему и приводящему столь достоверные детали очень давнего прошлого? Или эти детали почерпнуты из чужих книг и умело, так сказать, перекомпонованы и пересказаны? И насколько в нравственном аспекте правомерен такой пересказ?


П-3009

* * *

Пустота ветрами вылущенных фраз…
Всё пройдет. А не пройдёт – перемоги.
Игорь Царёв

И до белых костяшек сдавить в кулаках…пустоту.
Не калеча. Напротив, пытаясь её уберечь.
Дождевая вода разобьётся на полном лету
О такие холодные острые выступы плеч.
А ладоням тепло…Представляешь, ладоням – тепло!
Пустота - не пуста, и значительно жарче огня.
И не сердце, а Богом забытое веретено
Непрестанно стучится и вертится в центре меня.
Холода не беда, а вода - отголоски беды.
Разлиновано небо. Не пишется только никак.
Подоконник не помнит людей, оставлявших следы.
Пустота не забудет внезапно разжатый кулак.

Безусловно, очень сильные стихи – и при этом такие, каких никогда бы не смог написать человек, не знакомый с прекрасным и безжалостным процессом творчества.
Следует отметить богатство ассоциативного ряда, яркую и тщательно отобранную систему метафор, связывающих внутренний мир лирического героя с миром окружающей природы.
И да услышит читатель резонанс эти миров...


П-3011

ЯРЕНСК

…Мне желтые пятки распятого Бога
Сияют как две путеводных звезды.
И. Царёв

Он тихим был, но в голосе его звучала мощь не арфы, а кимвала –
казалось, даже вьюга оттого молилась и по-бабьи завывала.

Он говорил: «Когда восстала мгла и смерть глядела жадно и пытливо,
металась лихорадочно ветла, скрипела обессиленно олива.
Сплетались страх и плач, хамсин и пыль. Прошенья были... Были бесполезны.
С небес глядела мрачная Рахиль на правнуков, блуждающих у бездны».

Подсев к печи, к желанному теплу, он кутался, надрывно сухо кашлял.
Вечерний снег, стекавший по стеклу, от голода казался манной кашей.
Но голод не страшней доносов, лжи, пока здесь пахнет домом сладковато,
пока письмо от матери лежит в кармане залоснённого бушлата.

Сверяя речь с исписанным листком, замёрзшие ладони растирая,
он говорил: «Представьте за окном Голгофу вместо ветхого сарая.
Покуда мрак плодился в суете, рассаднике страданий и печали,
где Бог висел, распятый на кресте, неузнанный своими палачами,
где в душах было скверно и темно, где солнце почерневшее страшило,
уже рвалось в завесе волокно, уже в века летело: «Совершилось!»»

Он кашлял вновь, бумагой шелестя. И, просочившись в запертые двери,
сквозняк, как непослушное дитя, раскачивал подобие портьеры.
Привычная за много горьких лет дверная щель, в мороз, была, как жало.
Но то, что согревало Назарет, и ссыльный Яренск тоже согревало.
Нам было слышно, как издалека бежит впотьмах собачья злая стая.
Но белый свет спускался с потолка, слепил глаза, кружился и не таял.

И вновь мы становимся свидетелями поэтического единения времён – на сей раз не прошлого и настоящего, но прошлого «всего лишь» почти вековой давности и прошлого библейского...
Заключённый, отбывающий срок вблизи Яренска, и Распятый, что родом из Назарета, – их участи представляются автору сближенными страданием и несправедивостью, творимой над их судьбами.
В ярко выраженой трагической коннотации чувствуется несомненная вовлечённость и даже модная ныне увлечённость автора проблемным прошлым страны, что, впрочем, традиционно для некоторой части российской интеллигенции.



П-3019

СОБУТЫЛЬНИКИ

Пусть их имен не сохранят скрижали,
И троица не свята, но, Бог весть,
Спокойно засыпайте горожане –
Пока те трое пьют за гаражами,
Хоть капля смысла в этом мире есть.
И.Царёв

Мы были вежливы, интеллигентны.
Мы говорили о материи и духе.
Мы разбирали спорные моменты,
Гипотезы и версии. И слухи.

Мы обсудили новостную ленту.
Мы санкции Европы осудили.
Мы сто советов в помощь Президенту
Придумали и тут же позабыли.

Мы спорили о Боге и искусствах,
О Сталине, о ханжеской морали.
Мы не стесняясь признавались в чувствах.
Мы души как рубахи разрывали.

Мы в будущие призрачные дали
Заглядывали с искренним испугом.
Но водка кончилась. Все сразу замолчали.
И разошлись довольные друг другом.

Вот и в нашем конкурсе нашлом место социальной иронии и сатире!
Короткое, безжалостное своим финалом, стихотворение рисует обобщённый и при этом точный в деталях портрет праздно болтающих – по Некрасову! – людей, которые считают себя интеллигентами, но являются таковыми лишь в собственных представлениях о себе-любимых.
Повторю ещё раз: умное, точное и безжалостное стихотворение.


П-3020

СКИТАЛЬЧЕСКОЕ

Жизнь – дорога, а память – дорожный мешок.
И не думай судьбу загадать на года.
Я судьбою крутил, но с нарезки сошел.
Сам не знаю, как вышло – зашел не туда.
Игорь Царёв

Отчиталась зима перед Богом,
Сургучом запечатав конверт.
Что ж косишься на небо с тревогой,
Заплутавший в пути интроверт.

Для полива размотаны шланги,
Блефом, молний чарующий блеск.
И в букмекерском доме твой ангел,
Снова ставит на грохот и треск.

Старый путник. Сума да дорога,
Туч штандарты от края, за край.
Не ворчи. Твоего монолога
Не услышит сиреневый май.

В поле снЕги растаяли плавно,
Что же ты головою поник?
А ведь вспомни, от вьюги недавно,
Прятал буйную под воротник.

Ах, какой был азарт! Вот так драка!
И какая там к чёрту мораль,
Когда выл и скулил как собака,
Уступающий марту февраль.

Пусть гроза. Всё не так уж и скверно,
Пусть у ветра ужасный вокал.
Поспеши до ближайшей таверны,
Там в чудесное утро портал.

Очень интересные стихи, рисующие слякоть и распутицу в душе «заплутавшего в пути интроверта». Но не всё так однозначно в этих стихах: к такому выводу читателя подталкивают многозначные умолчания и лакуны авторского текста, туманные и нарочито неоднозначные метафоры...
Несколько слабее остального повествования мне кажется финальное четверостишие с его несколько искусственным и неоднородным лексическим рядом, где плохо сочетаются вокал, портал и таверна.



П-3021


Подпирая тяжёлую память плечом,
Знаю я - пока помню, я вечен.
Игорь Царёв


НЕИЗВЕСТНЫЙ СОЛДАТ


Меня убили под Кёнигсбергом, меня убили,
спроси, как звали меня у камней, что мне ложем были,
спроси у трав, что мне саван шили, спроси у снега,
я неизвестный солдат, лежащий под Кёнигсбергом.

Меня убили под Сталинградом, меня убили,
Спроси, как звали меня у небес, у дорожной пыли,
мне саван шили огонь и порох на поле бранном,
я неизвестный солдат, лежащий под Сталинградом.

Меня убили, я под Москвою лежу глубоко,
спроси, как звали меня у деревьев, спроси у Бога,
мне саван шили куски снарядов и мин осколки,
я неизвестный солдат, лежащий у стен Московских.

Меня убили под Курским небом, меня убили,
спроси, как звали меня у птиц, что по небу плыли,
мне саван шили дымов завесы и пуль укусы,
я неизвестный солдат, лежащий под небом Курским.

Меня убили у самой кромки земли Смоленской,
спроси, как звали меня у церквушек, спроси у леса,
мне саван шили цветов бутоны, листы и стебли,
я неизвестный солдат, лежащий в Смоленских землях.

Меня убили у вод Днепра, у его порога,
спроси, как звали меня у рыб и у вод Днепровых,
речные травы, пески речные мне шили саван,
я неизвестный солдат, лежащий на дне на самом.

Меня убили под Киев градом, убили сразу,
спроси, как звали меня у знамён и у флагов красных,
мне саван шили тугие нити ручьев звенящих,
я неизвестный солдат, у Киева смерть принявший.

Меня убили у гор Кавказских, у тропок росных,
спроси, как звали меня у гор до небес доросших,
мне саван шило глухое эхо чужого горя,
я неизвестный солдат, я вечный, как эти горы.

Меня убили под Ленинградом, в бою кровавом,
спроси, как звали меня у льдов, что Неву сковали,
мне саван шили метелей стоны и хрипы града,
я неизвестный солдат, лежащий под Ленинградом.

Меня убили под Брестом, возле его окраин,
спроси, как звали меня у мхов, у болот бескрайних,
Мне саван шили лоскутья чёрных домов и пашен,
я неизвестный солдат, у ног Беларуси павший.

Меня убили весной победной, у стен Берлина,
спроси, как звали меня кричащие птичьи клинья,
мне саван шили дым белых груш и дым яблонь белых,
я неизвестный солдат, увидевший свет победы.

Меня убили, а я поднялся деревьев выше,
спроси как имя мое у тех, кто в войне той выжил,
спроси у всех потерявших жизнь и безвестно павших,
спроси у тех, кто хранит внутри себя эту память,
спроси у тех, кто у вечной жизни стоит на страже.
Я неизвестный солдат, без имени смерть поправший.


Несомненно яркое и эмоциональное, насыщенное страстным пафосом стихотворение, финал которого обращён к живым и призывает чтить память о «всех потерявших жизнь и безвестно павших»...
Но столь пафосное и исторически верное содержание, на мой взгляд, сильно ослаблено излишней приверженностью автора к однообразному композиционному приёму, который в тексте, состоящем из двенадцати строф, повторён одиннадцать(!) раз и, говоря по-простому, приедается читателю, который вряд ли захочет ещё раз прочесть эти стихи.





П-3023

ПИСЬМО СЕБЕ, 17-ЛЕТНЕМУ

Утонуло прошлое подо льдом,
Еле виден призрачный палисад,
То ли дым за озером, то ли дом,
То ли кони в яблоках, то ли сад.
Игорь Царев.

Серега, здравствуй, как ты там живешь
В битловско-брежневских семидесятых,
Пока еще ни в чем не виноватый
И часто с правдой путающий ложь?

Не огорчайся тем, что быт убог,
Не так уж и плоха Страна Советов,
В которой люди ходят на поэтов,
Как будто на хоккей или футбол.

Пока все просто, все тебе с руки,
Но за ошибки жизнь накажет строго,
А потому не убегай с уроков,
А коль сбежал, то сочиняй стихи.

Взгляни вокруг — не барствует народ,
Но, радуясь, живет «в семье единой»,
И Пугачева вскоре «Арлекино»
На конкурсе победно пропоет.

Поверь, Серега, правде нет цены,
А вот судьба десятки раз обманет…
Тебе, я знаю, не служить в Афгане,
Что станет рваной раною страны.

Ты, может, ожидаешь — под конец
Я напишу возвышенное что-то,
А мне сейчас одно сказать охота:
Живи по чести, как учил отец.

Поговорить с тобой — полно причин,
Проблемы впереди стоят оравой…
Я написал письмо. Но как отправить,
Чтоб ты его, Серега, получил?

Стихи чётко и исторически последовательно раскрывают тему, просто и без затей сформулированную в заголовке: «Письмо себе, 17-летнему».
В этих стихах нет броской и сложной метафоричности, психологических изысков и недосказанностей, но написать его может лишь тот, кто прошёл через искушения и обманы, но не очерствел душой, не разочаровался в друзьях и в правде и подтвердил для себя великую максиму: «Живи по чести, как учил отец».
Будь моя воля, я бы включил эти простые и понятные стихи в школьную программу.
+

П-3027


НЕПРАВДА
Потом она ушла – без слов, но и без злости
Зачем-то узелком пометив свой платок,
А я не знал, как быть, и, провожая гостью,
Ей руку целовал и подавал пальто…
Игорь Царёв
«Незваная гостья»

Хмурой чащей, тёмным лесом да пшеничными полями за каким-то интересом незаморская принцесса приходила со слезами. Возле насыпи шоссейной на безлюдном перекрёстке, без трибуны и подмостков, я встречал её келейно и под небом безмятежным говорил о чём-то громко. Невпопад, но очень нежно улыбалась незнакомка, поправляя сгиб в одёжках. Угощалась хлебом-солью, а оставшиеся крошки, собирая на ладошку, ловко прятала в подоле.

Жили вместе. Шли к вершинам по прямой да по зигзагам. В шесть утра играли гимны. По весне плескались флаги, а зимой – сбивалось масло в деревянной маслобойке, печь горела, лампа гасла, снились сны в железных койках. Жили вместе очень просто: гоголь-моголь – на потеху, а на горе – плач с погоста (до калинового моста доносилось ветром эхо). Долго, коротко ли, хворо – худо-бедно жили-были, и друг друга научили перекрашивать заборы, на которых слишком честно и по максимуму кратко суть писалась…
А принцессу называл тогда я Правдой.

Бьёт в набат уставший молот. Опустел мой белый город. За воротами – редут. В путь собралась незнакомка, со слезами и с котомкой (ветром эхо – тут как тут). Как обычно, отмолчалась и ушла, как не бывало, и оставила ни с чем. Ей вослед кричать хотелось: – Ну, куда же ты смотрела! Только думалось: – Зачем?

Помню, снилась долго-долго. За окном прозрачным шёлком серебрился полусвет.
А потом пришла другая – настоящая, живая. И сказала: – Ну, привет…


Очень интересные стихи! Они привлекают контрастом простой, почти фольклорной лексики и сложным сюжетом, чреватым неожиданными колизиями и поворотами.
Я пытаюсь найти в знакомой мне литературе аналогии этим стихам – и не могу! – и уже одно это заставляет читателя с интересов вчитываться в замысловатую строфику, замаскированную записью «в строчку», в чреватое психологическими конфликтами содержание, размышлять над неожиданно простым и одновременно очень важным финалом.
+

П-3028

ДЕРЕВЕНСКИЙ КЛУБ

...Там, где кончается асфальт,
И начинается Россия
Игорь Царев

В трёхстах верстах, от МКАДа по прямой,
есть закуток в районе захолустном,
там летом угощают квасом вкусным,
под осень бражкой с пирогом капустным…
Зимою - хоть ложись и волком вой.

Лет двадцать пять, помноженных на пять
там ничего почти не изменили -
в лесу орехов, ягод изобилье,
но нет дорог, как не было в помине,
и некому дары те собирать.

Картошку точит колорадский жук -
привет от дяди Сэма дяде Лёне.
Не ржут игриво, как бывало, кони,
земля под паром без конца филонит,
коса отвыкла от крестьянских рук.

Среди селенья клуб из кирпича,
Да, право, уж не клуб, а развалюха,
в нём весь февраль хозяйничает вьюга -
дверь, окна, крышу уволок Андрюха -
завфермой из "Заветов Ильича".

В деревне не услышишь детский смех,
площадка волейбольная в бурьяне.
Фундамент развороченный от бани -
снёс Стёпка баню трактором по пьяни -
да прямо в банный день - и смех и грех.
. . .

Что было раньше - поросло быльём…
В лапту играли взрослые детины,
справляли свадьбы, звали на крестины,
ходили в гости просто без причины,
а за межу - с колом и топором.

Теперь бесхозны сто гектар травы,
ну а коров - пересчитать на пальцах,
в сенях домов пылятся прялки, пяльцы,
и сапоги пропитывают смальцем…
В трёхстах верстах каких-то от Москвы.

Начиная этот обзор, я обещал себе доверять эпиграфам конкурсных текстов.
Естественно, я не знаю на память весь корпус поэзии И.В.Царёва, но в целом представляю его направленность – и потому я усомнился в соответствии конкурсного текста заявленному эпиграфу. Я открыл стихотворение И.Царёва, и оказалось, что мои сомнения не напрасны. В стихах «Там, где кончается асфальт» сразу за выбранными строчками возникает светлый и даже возвышенный образ Родины:

Ее березовый подол
Всевышней милостью храним был.
Ее рябиновая грусть
Светлее радостей небесных.
Над нею тысячи святых
Склоняют золотые нимбы...

У автора же «Деревенского клуба» образ «замосковской» России возникает в гротескной и безысходной негативности: «Среди селенья клуб из кирпича, // Да, право, уж не клуб, а развалюха…», «Фундамент развороченный от бани - // снёс Стёпка баню трактором по пьяни…» и всё остальное в той же коннотации.
Я признаю право автора видеть мир в угодном ему свете, но вряд ли правомерно подтверждать такой взгляд ссылкой на стихи и авторитет Игоря Царёва.


П – 3039

КРУГ

Поминальную чашу осушим
Над землёй, где зарыты таланты...
(И. Царёв)

Глубина, вбирающая вечность,
Что скрывает – космос или прах?
Вновь Гончар вращает бесконечность
С горестной улыбкой на губах.

Око. Пропасть. Замкнута кривая.
Гул, прорыв… в глубины? В небеса?
Что таит пульсация живая –
Песни? Судьбы? Страхи? Голоса?

Круг, кольцо, ушко иглы поющей.
Ни лазейки в круге не найти.
Победивший или отстающий
Не сойдёт с извечного пути.

Здесь, на кромке меркнущего круга,
Между тихих жертвенных огней,
Храбрый друг мой, ты лишь силой духа
Удержался столько долгих дней.

Страстный спорщик, непривычно кроткий,
Ты постиг мерцание зрачка.
Это ты стремительной походкой
Вновь разносишь в клочья облака?

Резкие круги перед глазами.
Круг луны колеблет гладь воды.
Круг судьбы. И жалкий круг познаний.
Круг друзей. И чёрный круг беды.

А вовне так яростно и просто
Жизнь кружит, волнуясь и спеша.
Грациозна, словно знак вопроса,
Дочка над кроваткой малыша.

Плавно изогнулась, как подкова,
Узкая тропинка бытия.
Свет и ветер, тишина и слово –
Всё вернулось на круги своя.

Скорбное и глубокое стихотворение-эпитафия ушедшему другу...
Но если скорбь – это атрибут таких стихотворений, то большинство из них скорбью и ораничивается. В данном же случае слово о глубине содержания этих стихов прозвучало не случайно. Автор вовлекает в круг своих ассоциаций размышления о Создателе мира, о людях, этот мир постигающих и преобразующих, о простых и вечных вопросах, волнующих его.
Очень хорошие, очень умные и человечные стихи.
++




П-3040

ПИСАТЕЛЬСКИЙ ПЛЕН

Вместо штор на окнах лунный неон –
По стеклу небесной слезкой течет.
Пусто в доме. Только вечность и он.
И стихи. Все остальное не в счет.
Игорь Царев

Замерзают осколки ветров,
Опадая снежинками в чай.
Чистый бархат небесных даров
Оплавляется точно свеча.

А под окнами конская гарь
От железных рычащих коней.
Вечер выдохнул. Город погас.
Только тьма улыбается мне.

Фонарей неприкрытая лесть
Украшает огарки машин.
Шестеренки истертых колен
Достигают последних вершин –

Сердце молится, льется неон,
Остывает заваренный чай.
Мир опять погружается в сон,
Угасая на звездных плечах.

Лист бумажный – мой камень у ног,
Зачерствеет в густой тишине.
За окном просыпается Бог,
Чтобы с ветром посыпаться в снег,

Чтобы выбелить черный колпак
Покрывающий всё на Земле.
Так и мне не приходится спать,
Отбывая писательский плен.

Пожалуй, впервые в этом обзоре мне встретились стихи, ритмически и образно сопряжённые со стихами эпиграфа из Игоря Царёва. Два текста, связанные через эпиграф, ярко индивидуальны, но одновременно и очень близки в попытке рассказать о тайне творческого процесса, о претворении обыденности в поэтическое Слово.


П-3044

ГОРЕВЕСТНИК

...И во след бродяге старухи крестятся:
Ты смотри, он пола-то не касается!
Игорь Царёв

По волнам тишины, аки посуху,
Бормоча «Одиночество» Бродского,
Бродит нищий, царапая посохом
Неспокойную зыбь черноморскую.

Говорят, появлялся он в Питере,
Под Уфой, в Сергаче и в Бекасово.
И в московском метро его видели
Перед взрывом, но связь не доказана…

И везде, где бы ни был замечен он
(Кто-то сплюнет, а кто перекрестится),
Становился он горе-предтечею.
Как поверить в такую нелепицу?

Продырявлено небо закатное
Мириадами пуль, словно звёздами,
Облака тёмной кровью запятнаны
И поёт тишина алконостами.

И вновь перед нами стихотворение, созданное как антиномия тем стихам Игоря Царёва, откуда взяты строчки эпиграфа. И хотя как самостоятельное поэтическое произведение «Горевестник» написан мастеровито и даже ярко, я полагаю, что эпиграф не соответствует смыслу следующего далее текста. Более того, я считаю, что подобный эпиграф создаёт у читателя искажённое представление о содержании его источника, ибо герой стихотворения Царёва подобен ангелу, тогда как герой «Горевестника» подобен всаднику на бледном коне...


П-3045

ДОЛГО-ДОЛГО

Здесь нет дорог, нет путеводных вех.
Здесь странный мир – прекрасный и убогий.
И.Царев

Долго-долго длятся тропы.
Травы полнятся водой.
Рвём дремучую крапиву
В ловкий бабушкин подол.

По росе трава – целебней.
Низко стелется туман.
Молчаливо проступают
Огороды и дома.

От сырой крапивы – душно.
И кругом такая тишь,
Что обратно не вернуться
И со следа не сойти.

Ходит бабушка неспешно,
И шаги её – темны.
Всё распутывает стебли,
Ветки, корни, колтуны.

Вдоль заросших огородов,
Сквозь серебряную марь.
Шарит медленное солнце
По оставленным домам.

В заколоченные окна
Пробивается сквозняк.
Долго-долго длятся тропы
И не кончатся никак.

И я, и, вероятно, любой читатель заметит несколько нарочитую и даже отчасти загадочную простоту, с которой строится это стихотворение. Мне кажется, что автор видит за лексической и ритмической неяркостью своего текста некую глубину и философичность, но я не уверен, что он убедит читателей в подобных достоинствах.
И ещё хотелось бы большей требовательности в работе с рифмами.


П-3048

А обреченные на творчество
Судьбе в лицо стихами харкают.
И. Царёв «Ночные бесы»

МОЛЧИ, МОЛЧИ!

И пусть в тебе ни одной трезвой клеточки.
И пусть на окне ни цветка, за окном – ни веточки.
И пусть нет приказа, знамения, знака, весточки.

А ты сними очки,
Сожми кулачки,
Из тапочек выскочи,
Но молчи, молчи!

Тесно словам в пространстве от нёба до языка.
Место их где-то там – в небе у облака.
Ими трещит огонь, и говорит река.

А жизнь коротка.
А боль так резка.
И всё кое-как...
Но ты молчи пока!

Молчи, молчи! Разыгрывай кон до верного.
Это не Пасха, а воскресенье вербное.
Ещё предстоит распятие, и что-то за ним, наверное.

И есть пример, но
Как же всё скверно,
Если веры – ноль –
В слово верное.

Ты поймёшь, когда придёт час, и выйдет срок.
Выдохнешь, выпустишь, выгонишь их за порог.
И они уйдут, не прощаясь, но не водой в песок.

Ведь если ты смог
Быть к ним жесток,
То на белый листок
Плюнешь кровью строк.

Жёсткое и сильное своей дерзостью стихотворение, в котором автор осмеливается прийти к практически неупотребимой, но допустимой в рамках силаббо-тоники ритмике и строфике. И при всей неклассичности архитектоники, стихотворение упруго и остро, как заточенная рапира.
Стихи безусловно заслуживают внимательного взляда и повторного прочтения.


П-3049

ОБРАЩЕНИЕ К ПЯТОЙ СТИХИИ

Устав от пресной чепухи,
Как в море ухожу в стихи я –
Ведь эта пятая стихия
Просторней остальных стихий.
И.Царёв «Пятая стихия»

Пророчествовать не берусь.
Не прорицатель – от сохи я,
но верю – пятая стихия
в тревожный час укроет Русь.

Родной земли благая сила,
огонь, живая слов вода
при потрясениях всегда
давали выстоять России.

Когда строка грозою дышит,
а стих заточен, словно меч,
разумную услышат речь
сердца, способные услышать.

Но без урода нету Рода.
На протяжении веков
(для равновесья?) дураков
рождает мудрая природа.

Исконно русская тревога,
извечно русская беда.
Мы, впрочем, склонны иногда
ответственность валить на Бога.

Не суть. В безвластии мозгов
беснуются сердца глухие.
Храни же, пятая стихия,
меня и Русь от дураков!

Стихотворение – отклик на стихи другого поэта, стихотворение-плакат, стихотворение-флаг, нарисованный автором быстро и решительно, ибо на большее нет времени! – так я воспринимаю этот текст. И мне нравится его простая и конкретная правда, нужная стране, вновь переживающей тревожное время


П-3050

«NOUVELLE RENAISSANCE»

И бьют часы, и стрелками секут
Не для того, чтоб о душе напомнить,
А фаршем человеческим наполнить
Бездонное зияние секунд.
Игорь Царёв,
«Время одноразовых стаканчиков»

Ты знаешь, мир сегодня одичал,
как камера без тела арестанта.
Свобода – искушенье. Для атланта
тюрьма... она начало всех начал.

В провинциях теперь черновики
в большой цене. Подержанные книги.
В столицах – с чьей-то легонькой руки –
слова до неприличия безлики,
а фразы непристойно велики.

Ты знаешь, мир уже не так хорош.
Идиллии, эклоги, пасторали...
отжившее. В замызганном журнале
одна физиология. И ложь.

В провинциях, рассеивая свет,
висят дожди. По три-четыре года.
Расстреливают тучи из ракет
в столицах. Только грянет непогода,
залп в небо... точно в Бога. Бога нет,

ты знаешь. Мир сегодня разделен
не то что на блаженных и убогих –
на членоруких и головоногих.
Уже детишки стали без имен

в провинциях рождаться. Вне времен
устал наш мир. Провисла атмосфера.
Контакт с рассудком напрочь исключен.
Безмерная усталость Агасфера
вторгается в сознанье: «Обречен!»

Ты знаешь... а не нужен ренессанс
крапивному пространству «одиночки»!
Разглядывая мир с удобной точки –
смотрю, как истребляет время нас.

Мрачные, полные пессимизма стихи, атмосфера которых больше говорит о внутреннем мире автора, чем о реальности, его окружающей...
Что ж, история литературы знает немало подобных поэтических приговоров, но их мрачные предвестия конца мира всегда оказывались преждевременными, ибо любая мрачная пора всегда и непременно заканчивается новыми временами и новыми ренессансами.


П-3056

КЕНЗЕЛЬ
«И звенит серебро северянинских строк
Талисманом в нагрудном кармане»
Игорь Царёв «В гостях у Северянина»

На печаль, печаль мою незримую,
Невесомой осенью повеяло…
Тишиною светлою и зрелою,
Разметав иссушенные плевелы,
Усмирила жизнь тоску звериную.

Серебрились белые гортензии…
Словно в позднем августе поэзии
На печаль, печаль мою незримую
Устремились пламенные кензели,
Чтоб любовь продлить невыразимую.

Ночь луну округлую разинула,
Удивляясь звёздному нашествию.
Приглушив муаровые шелесты,
Сохранила ясный взгляд божественный
На печаль, печаль мою незримую.

Кензель – созданная Игорем-Северянином твёрдая поэтическая форма из трёх пятистиший, каждое из которых отличается замысловатой рифмовкой.
Автору потребовалась немалая смелость, чтобы предложить современному читателю стихи, созданные в традициях забытой – гротескной и эпатирующей! – северянинской поэтики. Мне этот эксперимент показался заслуживающим внимания и одобрения.



П-3060

ТРУБАЧ В САДУ

«Дай доиграть все ноты трубачу,
Дай храбрецу управиться с драконом...»
Игорь Царев «Субботнее»

Соло трубы под купами старых вязов.
Солод судьбы замешан на легком джазе.
Бродит мотив, сердце сбоит синкопой,
опередив сполох грозы далекой.
В узком пальто – чем-то сродни шинели,
медью литой ладный трубач пьянеет,
до эмпирей он выдувает купол –
словно борей, в нить напрягая губы.
Ну а в саду мостики и протоки…
Как штукатур, солнечной поволокой
зелень полян тихо рихтует вечер,
не шевеля грозных дубов оплечья.
Но –
«да-ду-ди
да-ду-да!» –
вспарывает пространство
(шепот «иди – сюда», возглас «уже? останься!»,
венных стеблей финифть с росчерком, что алеет,
и ариадны нить, канувшая в аллеях).
Этот враскачку мир – маятником от солнца
с крохотными людьми сквозь пустоту несется,
но резонанс сердец, ширясь любовным стуком,
страху наперерез в небе рождает купол.
Твой силуэт, трубач, вплавлен лучом в оправу
из променадных пар, долгих террас октавы –
в блюз погруженный пруд ловит поклевку речи,
рвущейся по нутру меди, но человечьей.

Я с удовольствием отмечаю богатую образную палитру и лексическое многоцветье этих стихов. Мне нравится лихой карьер метафор, несущихся друг за другом и обещающих, что перед терпеливым читателем вот-вот раскроется какая-то большая и красивая тайна, ради которой будто бы и созданы эти стихи!
Но строчки кончаются, а их цель и тайна оказываются обманчивым миражом, растаявшим вдали. И мне кажется, что читатель остаётся разочарован таким финалом...


П-3064

ВИНИЛОВОЕ НЕБО

Ведь земля — это то же небо,
Только в самом его начале.
(Игорь Царев)

Кружит-кружит Земли гончарный круг,
И руки, что разлили в небе млеко,
Берут комочек глины – жив, упруг –
Лепить из человечка – человека.

Да будет свет! Откроются глаза.
В ушах пульс крови – тайная морзянка.
В окне взметнется ветром органза,
А может быть, крыло: душа-беглянка.

И взор, и слух стремится в небеса,
Как будто намагниченная стрелка.
За жизнь не наберется полчаса,
Когда мне тело ни было бы мелко.

И башни Вавилона громоздя,
И линии ведя столиц-утопий,
До гробового строимся гвоздя
Всё ввысь и ввысь – от чавкающей топи.

Чтоб музыка небес звучать могла,
Шурша, как дождь по листьям у обочин,
Скользит адмиралтейская игла
По звездной борозде гончарной ночи.

Стихи впечатляют экспрессивностью и немного наивным желанием автора сравниться с небом и космосом. Несомненно и то, что автор склонен к смелым до парадоксальности построениям и метафорам, как это проявилось уже в названии стихотворения.
Однако в развитии изначальных положений и заявок хотелось бы соблюдения большей последовательности. И тогда бы символика «винилового неба» – то есть музыки памятных всем нам электропроигрывателей – не вступала бы в странные отношения с образом гончарного круга – тоже круглого, но вовсе не музыкального...


П-3068

НЕЖНОСТЬ

Какая б ни была беда,
Тебя не брошу я.
И ты меня не покидай,
Моя хорошая.
«Не покидай меня», Игорь Царёв.

Она была смешной и неуклюжей.
Варила рано кофе. Почту взяв,
бежала на работу, и простужено
зашмыгав, на ходу цепляла шарф...
Несла цветы, без повода, восторженно.
Наивная, не признавала ложь.
На цыпочках входила осторожно
в вечерний сон, куда не всякий вхож.
В уютной зазеркальности владений,
как воск мягка, божественна как свет,
вдруг становилась бессловесной тенью
двух, вихрями закрученных, планет.
О, как она была необходима!
То трепетна, то страстно безоружна, –
она была ценима и хранима,
она была желанна и послушна.
Для них, двоих – одна на целом свете –
и смысл, и суть, и счастья неизбежность...
Но вот однажды, как хрустальный ветер,
не удержав, они разбили нежность.

Образ «смешной и неуклюжей» и всё-таки прекрасной – любящей и любимой – женщины автор создаёт с подкупающей нежностью, искренностью и точностью психологических оттенков. Этого ощущения не отменяет даже загадачная метафизика строк, повествующих, что героиня «вдруг становилась бессловесной тенью // двух, вихрями закрученных, планет...»
Финал стихов на удивление краток: «Но вот однажды, как хрустальный ветер, // не удержав, они разбили нежность», – и этот неожиданный исход долгого повествования мне показался не только неожиданным, но и сюжетно немотивированным.


П-3071


А СТАРУХА БЕЗ СТАРИКА


…Я вновь распрямляюсь, хотя я ничем
не сильнее других.
Игорь Царёв


А старуха без старика
Повяжет белый платок,-
И застарелая тоска
Ударит больно в висок…

А старуха без старика
Выйдет на двор налегке.
Ей запах его табака
Почудится в чьём–то дымке…

А старуха без старика
Поднимет его колун;
И как ни слаба рука –
Щепок летит табун…

А старуха без старика
Достанет его портрет:
- Ну, вот, я жива пока,
А тебя уже нет…

И затуманится взгляд,
И всхлипнет она у окна:
- Две свечки долго горят,
И быстро гаснет одна…


Мало какое стихотворение я читал с таким удивлением перед его почти святой простотой, перед его смыслом и призывом не забывать любви...
Я понимаю, что технические особенности этого текста ничем не удивят ни специалиста, ни рядового читателя, но, возможно, именно отсутствие малейших препятствий к мгновенному восприятию его пафоса сделают эти стихи любимыми для многих людей.
+ +


П-3073

* * *
Посвист косы прокажённой старухи.
Глупые слухи честнее вранья.
Крови алкают свинцовые мухи.
Корчится небо от стай воронья.
Игорь Царёв


Проснись и пой,
Ведь на тебе рубашка,
В которой родила когда-то мать,
Из боя в бой
С душою нараспашку,
По принципу, один раз умирать.

Взгляни вокруг,
Земля ещё дымится,
Бежит по нивам рукотворный пал,
Ложатся вдруг
На лица тенью птицы,
Как души тех, кого Господь призвал.

Проснись и вой
Мучительно и молча
О тех, чью плоть уже впаяли в цинк,
Они с тобой
Пока что каждой ночью,
Но кличет днём их в небо птичий крик.

И тишину
Рассветную послушай,
Пускай и тишина сейчас враньё,
Восход луну
На небосводе тушит,
И глушит птичье пенье вороньё.

Проснись и пей,
При этом не хмелея,
Хоть чистый спирт, хоть чистую росу,
За всех парней,
Чья кровь в росе алеет,
А души птицы над тобой несут.

Земля хоронит
И спасает жизни,
Как будто корни трав мы с ней срослись,
Но это корни,
А вот наши мысли
Опять куда-то к птицам рвутся ввысь.

Проснись и пой,
А хочешь, плачь и смейся,
А лучше просто Богу помолись
За тех, что в бой
Ушли, вернувшись в песнях,
И с птицами на небо вознеслись.

А ты, похоже,
В жизнь пришёл в рубашке,
Смерть лишь дохнула на тебя опять,
У птиц ведь тоже
Души нараспашку,
Им дважды, как и нам, не умирать.


Эти стихи вызывают в памяти многие памятные всем нам мотивы и образы – от великих майоровских «Мы» до не менее великих «Журавлей». Тем не менее, автору удалось написать совершенно самостоятельное и в высоком смысле новое произведение о трагизме войны, о высокой и необходимой цене, которую на ней платят и побеждённые, и победители.
Следует отметить техническое совершенство текста, точно выбранный ритм, ясную и понятную с первого чтения символику образов.
+

П-3075

* * *
Пропитает светлый воск веры
Узловатый фитилек жизни.

Игорь Царёв, «Рождество»

Звезда волхвов размашисто и хлёстко
Бьет светом, и на дом у перекрёстка
Нисходит снегопада благодать.
Разрушив недоверия остовы,
Встречаем мы Рождение Христово,
А там уже Крещение видать.

Отринув разногласья и проблемы,
Мы вместе внемлем знакам Вифлеема,
И вере в чудо больше нет помех.
Витает радость в воздухе, как ладан,
А с улицы доносятся рулады
И ряженых компаний дружный смех.

Нам видится отчетливо и ясно:
Качаются божественные ясли,
Толкаются дарители в сенцах.
За жизнь цепляясь яростно и прочно,
Младенец теплой ручкой непорочной
Стремится тронуть взрослые сердца…

Очень интересная попытка соединить библейский мотив Рождества с обыкновенным и даже приземлённым народным восприятием великого события.
Автору удалось естественно и доступно, не нарушая высокого смысла праздника, соединить символы Писания с деталями и подробностями поведения людей, чья вера проста и не демонстративна.
Я бы мог отметить немногие недочёты лексического ряда, но в архитектонике текста они почти незаметны.


П-3078

НЕ МОЛИТВА

Мир устроен не так нелепо,
Как нам чудится в дни печали
Ведь земля - это то же небо,
Только в самом его начале.
Игорь Царёв

Приветствую, Боже, я попросту, без молитв.
Вы так далеко обустроились, право слово!
Всё в кущах гуляете? Здесь же закат разлит
Гуашью оранжевой над золотистым полем.
А всё ли Вам видно у нас, дорогой Господь?
Ведь спутники, солнце слепит и обзоры застит.
Мы пальцы слагаем трёхперстно с утра в щепоть
И просим погоды, но снова у нас ненастье...
Я всё понимаю, Вам муторно, нелегко,
И возраст почтенный, и говорят, катаракта...
Послушайте, Боже, возьмите своё пальто,
Спуститесь с небес и простите мою бестактность.
У нас тут непросто, но Вы попросите отгул,
Мы с Вами присядем средь поля созревшей пшеницы,
Я вынесу Вам свой старый любимый стул,
Мы вместе придумаем Завтра и будем молиться.

Я уверен, что у любого читателя, как только он начнёт читать эти стихи, губы растянутся в улыбке, но постепенно, а тем более с каждым новым прочтением, улыбка будет становится всё грустнее и задумчивее...
Простая разговорная лексика, легко читаемый тонический стих, неразделённость высокого и приземлённого, способность лирического героя на равных говорить с Богом – всё это немедленно заставляет вспомнить Маяковского, приглашающего в гости солнце или грозящего расправой «божику». Всё это так, но нет ни малейшего следа того, что можно было бы назвать повтором или подражательностью.
Очень хорошие стихи!


П-3082

ОСЕННЕ-ДЕПРЕССИВНОЕ

«Ведь земля — это то же небо,
Только в самом его начале»
Игорь Царёв «Ангел из Чертаново»

Осень оземь бьёт леденящим градом,
вырывая с корнем комочки почвы…
А с тобой в пути неотступно рядом
бесприютный ангел – разносчик почты.

Что в себе таит взгляд его печальный,
вид одежд поблёкших, поникших крыльев,
и какой направил его начальник,
чтоб недужил болью земной, как былью?

Он бредёт и бредит, в озноб кидая
никому неведомой тёмной силой,
ну а может доля его такая,
чтоб его с сумой по земле носило.

Он такой убогий, такой ранимый
с непосильной ношей повесток-писем,
а за каждой строчкою чьё-то имя,
где от воли Вышнего всяк зависим.

- Погоди, болезный, не жги наружу
внутренней струною надежды рваной,
дай почистить крылья, одежду, душу,
да твои земные заштопать раны.

Как бы не зашёл уже ум за разум
от лишений с тяжкой сумой-виною,
там у вас, наверное, нет заразы,
что накрыла твердь чумовой волною.

Наши маски-мысли врастают в лица,
мы врастаем в землю, чтоб с небом слиться…
----------------------------
Треккинг – это многодневный сложный поход со снаряжением.

Видимо, тяжко даются человечеству нынешние времена, если поэтов тянет говорить с богами и их посланниками не ради поисков панацеи от многих бед, а просто чтобы выплеснуть в разговоре свои мысли и печали...
В подчёркнуто спокойном тоне повествования мне отчётливо слышится смиренная твёрдость в желании осилить все испытания. Человек на поверку оказывается способен выдержать многое и даже помочь тому, кто по определению вечен и всесилен.
Хочется отметить сложный и неоднозначный финал, несколько неожиданно переводящий сюжет в философски иное измерение.


П-3089

МЫ ЕСТЬ И БУДЕМ

Но оживают корни слов,
Лишь прикасаешься к истокам.
Там, где кончается асфальт,
И начинается Россия.
Игорь Царев. Там, где кончается асфальт

Сквозь бурелом с пустой корзиной
шла к перелеску,
лбом надрывая паутины
тугую леску.

Мох и валежник. Пни, бугры.
Рябь листопада.
Попрятал лес свои дары.
Да и не надо.

Но вдруг за пламенем листов
сквозь веток сито –
ряд покосившихся крестов.
Погост забытый.

Ни дат, ни знаков, ни имён.
Кто упокоен?
От достопамятных времён
мир перекроен…

А люди жили здесь селом
и русским духом.
Теперь им домом бурелом,
земля им пухом.

Но день и ночь, и нам, и им
горят светила.
И я как будто шла к своим.
И погостила.

Мы есть и были – вдох и выдох.
И вот те крест, –
мы есть и будем. Нас Бог не выдаст,
свинья не съест.

Эпиграф, предпосланный этим стихам, уже встречался в конкурсном произведении другого автора, но на сей раз он не противостоит, а закономерно предваряет содержание и смысл текста.
Хочется сказать и о светлой печали этих стихов, и об их внутренней силе, которая, как мне кажется, понятна любому читателю. Очень важным мне представляется, что лирическая героиня поверяет читателю свои мысли на старом деревенском кладбище. Для неё это место становится не аллегорией конца, но символом единения человека с его предками, со смыслами и целями их существования.
Именно нерасторжимость и связь поколений русского этноса я вижу и ценю в этих стихах.
+


П-3094

НЕОБЪЯСНИМАЯ ВСЕЛЕННАЯ

Устав от пресной чепухи,
Как в море ухожу в стихи я –
Ведь эта пятая стихия
Просторней остальных стихий.
Игорь Царёв

Есть где-то недалече параллельная
Ничем не объяснимая вселенная:
Где люди все свободны и равны.
Где не было ни мора, ни войны
И не погибли от руки врагов
Де Сент-Экзюпери и Гумилев.
Где не были распяты Иисус,
Апостолы Его, Спартак и Бус.
Где не пугал девчонку Аквинат
И не был осужден никем Сократ.
Гипатию не убивал Кирилл
И мудрых зодчих царь не ослепил.
Где 8:7 порвала «Барсу» «Сталь»
И каждый день поэтов фестиваль.
Где получают педагог и врач
Поболее, чем демагог-трепач,
Где безмашинный правит целым миром,
А олигарх заведует сортиром.
Где безработны детские онкологи,
Поскольку детки все здоровы, олухи.
Уйду и я, когда придет черед,
Туда – где всё – совсем наоборот.

При всей задорной простоте и наивности этих стихов их автор очень убедителен и, пожалуй, способен повести за собой армию читателей!
Именно такие простые и понятные, хоть и не блещущие яркими образами стихи становятся пассионарными, способными нести пропагандистский посыл, которого зачастую не хватает глубокой философской и интровертной поэзии.


П-3069

ЖИТЬ ДАЛЬШЕ...

Поминальную чашу осушим
Над землёй, где зарыты таланты.
Вспомним тех, чьи мятежные души
Мы вперёд пропустили галантно.
…
И смахнув со щеки аккуратно
Горечь слёз, набежавших невольно,
Неохотно уходим обратно -
В жизнь, которая делает больно…
И. Царёв

Пускай тебе покойно, сладко спится
В родной земле, любимый человек!
Душа, взмахнув крылом, вспорхнёт, как птица.
Сосновых слёз янтарная живица
Застынет каплей солнышка навек

В трепещущих ресницах мирозданья,
Закатом озаряя окоём.
И я уйду на поиск оправданья
Слепой судьбы и буду ждать свиданья
Беспомощно – с нахальным новым днём.

И замолчит растерянно кукушка,
Отсчёт финальный горестно прервав.
Качнётся леса острая макушка,
И дрогнет на берёзе завитушка
Под вздохи ветра и шептанье трав.

Я оглянусь в отчаяньи, прощаясь.
Вдали замрут лампады и кресты.
Земная жизнь – магическая завязь,
Но властвует времён всесильных зависть:
От дома до погоста – две версты.

Держу в руках и вечность, и мгновенья:
Горит огонь, но тает воск свечи…
Святой любви связующие звенья
Нас защищают присно от забвенья.
Но, Господи, жить дальше – научи!

Стихи читаются необыкновенно легко и плавно; их течение подобно широкой волне, которая несёт незаметно, но неостановимо. Они будто не написаны, а просто и естественно выдохнуты, но это ничуть не снижает напряжённости монолога, с которым человек обращается к миру и времени... Вечные вопросы – зачем жить и как жить? – вплетены в его размышления, в звуки окружающего леса, в недалёкий кладбищенский пейзаж.
Образный ряд стихотворения весьма богат и красочен, но он занимает подчинённое место и призван не затмевать, а подчёркивать философский драматизм контекста.
+ +

П-3077

ДВОЕ

«…На последнем балу не дыша, не любя
Ты не смог отказать пригласившей тебя…»
И. Царев

Сегодня стол накрыт не для гостей:
Мы здесь вдвоем, и ужин только начат.
Прост натюрморт, но в мнимой простоте
Тебе и мне все видится иначе.

Графинчик с водкой дышит через раз,
И каждым вдохом с запахом полыни,
Он словно горько упрекает нас,
Что будет выпит лишь наполовину.

Пугливо пуча просоленный глаз,
В колечках лука прячется селедка.
Ей повезло – не до нее сейчас:
Мы водку пьем и запиваем водкой.

Назло тарелке с выцветшей каймой
Цвет апельсина так же апельсинов.
И пахнет так же – счастьем и зимой,
Как все (до этой) прожитые зимы.

Две рюмки. Водку только из одной
Сегодня пьют. Без предисловий. Молча.
Вторая – рядом, со святой водой.
И сверху – хлеба черного кусочек.

Должен признаться, что многое в этих стихах для меня остаётся загадкой. Мне не ясно, кто эти двое и по какому поводу идёт их грустное застолье...
В конце концов, я сам для себя выдвинул версию, позволяющую как-то объяснить себе непонятный сюжет. Вероятно, если на столе стоят две рюмки и одна из них накрыта чёрным хлебом, то эта рюмка поставлена для навсегда ушедшего, а вторая – для того, кто в одиночестве поминает покойника, с которым его связывают многие счастливо «прожитые зимы». Кто этот ушедший – друг, возлюбленный? – для меня осталось загадкой. Думаю, что не я один, прочитав эти стихи, останусь не уверенным в их правильном понимании.
Что же касается технического исполнения, то здесь у меня нет никаких претензий.
+

П-3084

ВЫЖИВШЕМУ В ДЕВЯНОСТЫЕ

«Он и бездна сама, и спасительный мостик над бездной».
Игорь Царёв.

Ты из тех, кто помнит, что слово «нежить» - от слова «нежность»,
Но живёт под маской, привычно скрывая внешность.
Из красивых осколков, бугристых шрамов, кровавых тяжей –
Эта маска с тобой с девяностых, ты самый страшный –
Пожиратель зомби, глодатель голых костей драконьих,
Выжиматель воды из камня, рыба в реке беззаконий.
Выживатель среди саблезубых домов и плешивых кошек,
Сорок раз переучен, перелицован и переспрошен.
Девять раз обглодан, утоплен, сожжён и выжат.
Выгрызаешь куски из жизни злобной поджарой выжлой,
Подминаешь жизнь медленным неумолимым катком-тараном.
Разрастается маска, бинтуя, но не врачуя раны.
Разбегаются в стороны бесы и боги полком потешным.
Но ты всё же из тех, кто помнит, что слово «нежить» - от слова «нежность»…

Прочитав эти стихи, я долго думал, что или кто является причиной мрачного (боюсь сказать – мизантропического) настроения автора. Скорее всего, этого ответа мне никогда не найти. Автор лишь однажды намекает, что источник этого жутковатого образного видеоряда кроется в девяностых годах, но мне этого намёка недостаточно для выдвижения каких-то предположений касательно конфликта героя и мира, в который он погружён или – что вероятнее! – который он сам для себя построил...


П-3086

БАЛЛАДА О ПТИЦАХ
Памяти всех жертв гражданской войны

Пусть лишь звонами, Русь, да трелями
Будет сердце твое прострелено.
Игорь Царёв


За излучиной донскою луг росою серебрится.
С давних пор к нему весною прилетали с юга птицы.
Каждый год они спешили к мягким травам на свиданье;
Их преграды не страшили, не пугало расстоянье.

Но пришли сюда солдаты, принесли беду с собою, –
И цветущий луг когда-то – превратился в поле боя.
Он окопами покрылся, цвет поблёк травы атласной,
Потому что луг умылся не росой, а кровью красной.

…Вновь весна настала, с юга дружно стаи прилетали;
А внизу бесилась вьюга из огня и жгучей стали:
Пулемёты стрекотали, пушки били перекрёстно, –
Попадали эти стаи под огонь их смертоносный!


Жертвы падали на травы с перебитыми крылами,
Засыпали луг кровавый оперёнными телами;
Крики жалобно звучали птиц, подстреленных в полёте, –
А солдаты им кричали: «Улетайте, пропадёте!..»

Птицы людям не внимали, вниз спускались друг за другом,
А бойцы не понимали, что их держит здесь, над лугом,
Почему летят волною в это гибельное пламя...
А была тому виною генетическая память!

Смерть трофеи не считала и не делала различий, –
И земля в себя впитала кровь людскую с кровью птичьей.
Был усеян луг телами и людей, и птиц несчастных.
Дождь наутро смыл слезами след багровый с трав атласных.

…С той весны, войной спалённой, лет промчалась вереница,
И опять на луг зелёный прилетают с юга птицы.
И поют они беспечно над травой, росой манящей.
Пусть звучат над Русью вечно песни радости звенящей!

Наверное, закономерно, что среди авторов конкурса нашёлся смелый человек, рискнувший предложить нашему вниманию произведение, созданное в рамках жанра, почти вышедшего из творческого употребления, – романтическую балладу!
В полном соответствии с требованиями названного жанра эта баллада построена на событиях исторического характера, однако на первый план вынесены картины пусть не столь достоверные, но зато яркие и немного фантастические – чтоб читатель удивился и взволновался!
Такую функцию в повествовании играет образ птиц, летящих в огонь, ибо так велит им некий инстикт...
Что ж, автор достиг своей цели: он удивил читателя и этим удивлением привлёк его внимание.


П-3091

НИ СКАЗАТЬ

«Высокомерность городов,
Пронизанная нервным током,
Мне благодатью не воздаст,
Каких молитв ни возноси я»
Игорь Царёв

Никакой манерности больше, Господи, никакой,
никаких "услышь мя, заметь, подай"…
Если сходит с неба такой покой
и без слов понятно, что вот он – Рай.

Если лист, упавший в речную гладь,
в отражённых путается облаках;
если ветер влажный готов обнять
и качать в прозрачных своих руках,

и легко целуя глаза, виски,
говорить застенчивой тишиной.
Если ветви каждой тугой изгиб
повторяет смысл и образ твой.

В этом слышно даже, как сад растёт,
как в скорлупку почки толкает цвет.
Ты воздушен, призрачен, распростёрт,
перевит лучами, как сотней лент.

Тень от птицы мягко скользит к траве,
остаётся только поднять глаза…
и такая нежность коснётся век -
ни вздохнуть, ни выплакать, ни сказать.

Очень чистые и нежные стихи! – стихи человека не взыскующего рая, но деятельно и радостно творящего свой рай в окружающем мире...
Весь образный строй этих стихов построен на полутонах, пастельных красках, тенях и легчайших прикосновениях. Лирическому герою действительно не о чем просить Бога, ибо Бог уже дал ему всё, создав этот мир, – и пусть в этом мире каждый из нас выбирает то, в чём нуждается его душа.
Прекрасные и – повторю ещё раз! – нежные стихи.
+



П-3092

МОЛИТВА

«Боже, мой Боже, скажи почему же
Сердцу все хуже с течением дней?» -
Игорь Царев

Промелькнула вспышкой сигарета.
Темень, ни намека на звезду.
В качестве бессонницы и бреда
я в дверной проем к себе иду,
но в ответ: неверная страница
и ошибку поиск выдает.
Скрипнет снег. А, может, половица
под стопой испытывает гнёт.
Каждый шаг теперь непредсказуем.
Влево-вправо, правда, где же ты?
В бесконечном естестве безумий
жизнь разводит с ближними мосты.
Белым-белым ночь залицевало.
За окном почти библейский вид:
город, натянувший одеяло,
как младенец в колыбели, спит.
Что ему крещенье в Иордане?
Помутилась древняя вода.
Кто-то жжет покрышки на Майдане,
Кто-то поджигает города...
Не спасают ни Железный купол,
Ни международный Красный крест.
Не сворачивай теперь за угол,
Не входи в соседний дом в подъезд!
Нет теперь соседей и соседства,
Кровь людская потекла рекой.
Там, где босиком бежало детство -
беспощадный и смертельный бой.
Жизнь ребенка ничего не значит.
Так зачем, Господь, рожать детей?
Уронила Таня в речку мячик...
В Иордан. С концами. Без затей.
И опять: "Четыреста четыре.
Нет такой страницы". Не хочу!
Что мне нужно отыскать в псалтыре,
чтоб надежды не гасить свечу?
Господи, верни любви начало!
...Вот звезда зажглась, спешат волхвы.
Я поправлю крохе одеяло
и смахну травинку с головы.

...И прямо противоположный предыдущему стихотворению взгляд на мир – взгляд матери, знающей, в какую чреватую смертельными опасностями реальность вступает её дитя.
Перед читателем проходит вереница трагических картин, из-за которых каждый день и шаг несут непредсказуемую опасность. Даже простенькие события детского стишка, известного каждому из нас, в этом мире могут иметь непредвиденное продолжение: «Уронила Таня в речку мячик... // В Иордан. С концами. Без затей...». И только вера и любовь остаются последней надеждой лирической героини.
________________________________________________________________

Краткое резюме:

В прошлом году, завершив обзор стихотворений участников конкурса, прошедших во 2-й тур, я был рад отметить, что среди них не нашлось места откровенно незрелым и технически слабым стихам.
В этом году планка заметно поднялась, и я с большим удовлетворением отмечаю, что практически все стихотворения 2-го тура отличаются высоким уровнем стихотворной техники и образной структуры.
Впереди – горизонты лауреатства!
Успеха вам, поэты…