Игорь Царев - Пятая Стихия

Сезон 2022 года мы провели без участия литературного обозревателя, отказ которого в дальнейшем участии в работе в феврале 2022 года был нами понят и принят. Мы благодарны Владимиру Матвеевичу Гутковскому из г.Киева за 8 лет прекрасной работы и верности нашему конкурсу.

Сезон 2023 года сопровождает литературный обозреватель Марк Шехтман из Израиля, с обзором работ которого по второму туру мы уже познакомились.

Этот обзор по работам финалистов поэтического конкурса «Пятая стихия-2023»:

Финалисты

П-2453 – Макашев Юрий (Барнаул)
П-2475 – Болгов Анатолий (С-Петербург)
П-2484 – Корчнев Сергей (Вологда)
П-2522 – Гейдэ Нина (Глоструп, Дания)
П-2524 – Партолина Наталья (Витебск, Беларусь)
П-2533 – Ефимова Светлана (Тавда)
П-2535 – Пешкова Светлана (Липецк)
П-2537 – Коротеева Ирина (Ростов-на-Дону)
П-2548 – Соколовская Виктория (Полоцк, Беларусь)
П-2557 – Ивонин Андрей (Москва)

ОТ ЛИТЕРАТУРНЕОГО ОБОЗРЕВАТЕЛЯ

Итак, 2-й тур завершён, и названы 10 финалистов.
Их стихотворения уже были кратко охарактеризованы, но по установившейся традиции литературному обозревателю предстоит достаточно сложная работа не просто в целом отметить художественные достоинства и особенности их стихотворений, но по возможности доказательно проанализировать эти тексты уже более углублённо.
Приступая к работе, я ещё раз хочу напомнить, что филология вообще и теория литературы в частности точными науками не являются, а потому элемент собственного мнения обозревателя, иногда субъективного, в них не исключён и даже закономерен.


П-2453
НАСТЯ

На синем – белая голубка,
А под окном – больничный двор.
Как долго движется по трубке
Из пэт-флакона натрий хлор.

Незанимательные игры,
Где априори ставок – нет,
И поменять на минус в титре
Свой "пригласительный билет" –
Уже невиданное счастье…

В серьгах – искусственный нефрит.
Обыкновенной с виду Насте
В апреле будет двадцать три.

Казалось, возраст беззаботный.
Какие, вроде, ей дела
До тех, которые по чётным
Меняют души на тела.

Обыкновенная? Едва ли...
Не перелистывая страх,
Чтоб "утолить моя печали",
Встаёт ночная медсестра
Перед кроватью на колени*,
Врачует вену до струны.

А мне… так хочется пельменей
И чтобы не было войны.

Своё мнение в кратком резюме по поводу этих стихов я выразил так: «Очень неожиданная и оригинальная трактовка темы конкурса, сочетающая конкретику глубоко личного для автора события с высокой символикой образа «обыкновенной с виду Насти». Следует отметить композиционную уравновешенность стихотворения и мастерски исполненный финал». Однако и в более углубленной рецензии после новых прочтений я намерен подтвердить правильность первого впечатления.
Стихи Юрия Макашева я знаю давно и довольно хорошо. Отличительной их особенностью является целостность текста, вызывающая у читателя чувство доверия и сопереживания. Во многом этот «эффект доверия» возникает из умения автора выбрать внешне простые детали окружающей реальности и включить их в ситуацию, чреватую драматизмом и непредсказуемостью.
Мир больного человека наполнен страхом и страданием. Это ощущение передано автором просто и убедительно. И столь же проста его нужда в сочувствии и доброте. Два полюса – страдание и доброта – выражены в стихотворении с подкупающей прямотой. И если страдание передано через своеобразное «смятение» случайных и разнородных деталей, то полюс доброты высок и символичен. Ночная медсестра, молодая женщина 23-х лет, внешне обыкновенная, в серьгах из искусственного нефрита, – она для больного больше, чем человек на работе... Она – спасительница, точка опоры, надежда и вера. И то, что автор сумел увлечь читателя и заставить его вжиться в драматизм ситуации, – это следствие не только высокого мастерства, но и высокой человеческой духовности.


П-2475
СЕВЕР И РАЙСКИЙ САД

По тропе ночной вселенной, мимо порта и огней
В полный рост бегу из плена, где в стакане спирт и гнев.
Куртка парка нараспашку, настежь страсти без души,
Нелегко в ледовой пашне жить под Богом и грешить.

Скрипы снега в стены бьются, громким эхом тело жгут,
Надо мной чернеют блюдца, в них созвездия живут:
То ли волен, то ли болен под ногами звёздный хруст,
То ли звоном колоколен давит сердце давний груз.

Вместо шарфа млечный обод обнимает грусть во мне,
Где за клятвами до гроба будни стали не умней.
Прохожу районом РОСТА, в ноздри колется мороз,*
Но дышать легко и просто, свет в меня корнями врос.

Вижу солнце в плавнях юга, лето с вишнями в саду,
А пока лечусь я вьюгой, с дивным раем не в ладу,
А пока теней покои в балках солнечных степей
Заменяю волчьим воем с нежной думой о тебе.

О тебе, страна родная, с вихрем радостных затей,
Чтоб в любви не видел дна я и не гнался не за тем,
Чтобы с верой возвращался к старым яблоням отца,
В дом входил, сиял от счастья, скрипнув досками крыльца.

Чтоб ещё живая мама нежно сына обняла,
И растаял снежный амок, с ним беспутные дела,
Чтоб в краю родимых предков, у молитвенных основ
Ощутил на сердце скрепы стаей самых нужных слов.

* — РОСТА — Район Особого СТроительствА, северная часть Мурманска, где расположены 35-й завод и база атомного ледокольного флота, а севернее по заливу – Росляково, Сафоново, Североморск, Полярный, Оленья Губа, Гаджиево, Видяево и на выходе в море скалистый остров Кильдин, а западнее полуостров Рыбачий — «Прощайте скалистые горы…»
1990 – 2023


Предварительная оценка была озвучена так: «Несомненный творческий энтузиазм автора активно проявлен в немалом по объёму описании жизни большого северного города. В стихах чувствуется увлечённость темой, знание деталей ландшафта и пейзажа. Однако тексту не хватает гармонии повествования, музыки слова и строки, попросту говоря – поэтичности...»
Теперь мне нужно обосновать как ощущение «творческого энтузиазма автора», так и желание, чтобы в этом энтузиазме было больше духовности и символики.
Первое сделать просто. Стихи Анатолия Болгова невероятно экспрессивны и буквально перенасыщены деталями и подробностями. Читатель едва ли не наяву ощутит гул никогда не спящего порта, запах спиртного перегара, нависающий свод чёрных северных небес, колючие лучи звёзд и судовых прожекторов... Не менее ярок и мир, который счастливым воспоминанием живёт в душе лирического героя. В нём много солнца и лета «с вишнями в саду», там «балки солнечных степей», там «ещё живая мама»...
Однако при всём понимании, почему автор обращается к таким понятным и родным образам, я никуда не могу деться от ощущения их привычности, традиционности и даже некоторой трафаретности.
Отдельно хочется сказать, как важно быть точным и ясным в построении лексических конструкций. Вот, например, автор говорит, что «за клятвами до гроба будни стали не умней», – и я, много раз перечитав эту строку, так и не понимаю, какие будни умные, а какие глупые. Равным образом мне непонятны «скрепы стаей самых нужных слов» или «теней покои в балках солнечных степей».


П-2484
КВАРТИРНИК

Опять по телевизору балет…
Всё повторится, может быть, когда-то,
и мы, плоды любви шестидесятых,
поставим водку с хлебом, на столе.
Лимоном в чае плавает луна,
там, за стеклом, ещё не слишком поздно,
но битых пикселей засвеченные звёзды -
на мониторе чёрного окна.
Мы - за столом. На птичьем языке
друг друга понимаем с полуслова.
Стихи - для свиста взятая основа
да небо на бетонном потолке,
где вместо солнца - старенький патрон
с неяркой лампочкой, под конусом газеты
«Известия» - из жизни иноземной,
утопленник в течении времён.
Квартирников потерянный регтайм,
дым папиросный, аромат карболки,
и запах строк, неуловимо тонкий,
и междустрочье запредельных тайн.
Ещё напишет праведник-поэт,
что прошлое так часто вспоминаем мы,
не потому ли, что туманно ожидание,
и не известно, скоро ли рассвет.
«За жизнь» – психоделический свистёж,
гонимый ветром коммунальной кухни.
А запах рыбы! Трижды хоть протухни,
под наши споры - чудо, как хорош!
Подцепим вилкой рёбра путассу,
глотнём полста, чтоб не засохло горло,
и в осени, как путассу прогорклой,
своим стихам устроим самосуд.
Поженим дважды неиндийский чай –
заварка Родины чуть горше и темнее,
и пусть не так здесь много разных мнений,
замолкнем, что-то ляпнув, невзначай.
Сложив в коробки, на балкон выносим
листков упавших не звучавший звон.
На кухню к нам заглядывает осень,
сквозь пустотой заваленный балкон.

Предварительное резюме звучало так: «Стихи оставляют ощущение отклика на событие небольшого объёма, но очень высокой плотности! – настолько в них много деталей, звуков, примет времени и голосов… Интересное сочетание интровертной лирики и бардовской баллады», – и, увы, приходится признаться, что после последующих прочтений это резюме теперь мне кажется поверхностным и нуждается в расширении и уточнении.
Да, конечно, сюжет стихотворения связан именно с событием «местного масштаба», но квартирник, то есть камерный концерт, который проходит в обычной квартире, – это явление настолько специфически русское, яркое и даже символическое, что им можно характеризовать большой пласт времени, важный для страны и переломный для целых поколений.
Балет по телевизору, лампочка в патроне, газета «Известия», свёрнутая кульком, чтобы приглушить и без того тусклый свет, рыбные консервы, поедаемые прямо из жестяной банки и «неиндийский чай» – всё это для автора больше, чем просто детали быта, это приметы переломного времени, когда песни и стихи с их «междустрочьем запредельных тайн» стали необходимы, ибо наполнялись той духовностью, которой не хватало в окружающем мире, душном, казённом и насквозь регламентированном.
Сергей Корчнев сумел передать эту новизну «плодов любви шестидесятых», подсветив её описанием примет суетного и порой неприглядного быта. И тем ярче и чище в этом хаосе характерных или необязательных подробностей звучат строки о «туманном ожидании» и «междустрочье запредельных тайн», какими наполнялся «квартирников потерянный регтайм».
И очень важным мне показалось то, что слово «Родина» автор написал с большой буквы.


П-2522
БЛАГОДАРИ

Благодари за всё, благодари –
что жизни нить в иглу Вселенной вдета.
Благодари за светлые дворы
бесстрашного застенчивого детства,

за долгий путь от первого звонка
до выпускного бала в стенах школьных,
где взгляд от мелового завитка
знакомых формул ускользал невольно

в миры первооткрытий – маяты
высокой, что лишь юности покорна.
Благодари за дерзкие мечты,
подрубленные зрелостью под корень.

Благодари, что неразлучных двух
ждёт бытие, любовью налитое,
за нежный одуванчиковый пух
у сына на макушке – под ладонью.

За горький вкус побед благодари,
за благодать несбывшихся прошений,
за то, что облетят календари
разлук и встреч, прощаний и прощений,

но Дух Святой из суеты сует
восстанет ныне, присно и навеки.
Благодари, что выше доли нет
быть Божиим твореньем – человеком.
Благодари за старости виток,
когда гордыни замысел развенчан.
Благодари за свой последний вдох,
сулящий выдох в солнечную Вечность.

Впервые прочитав эти стихи, я передал свои ощущения так: «Очень яркие, очень искренние и просто очень хорошие стихи. Биография женщины, рост личности и духовное возвышение Человека мастерски объединены достаточно простой и понятной формой.
Также хочу отметить умелое пользование лексикой разных уровней, интересную рифму и звукопись». Сейчас я могу развернуть эти краткие замечания, но это лишь подтвердит, что первое впечатление оказалось верным.
Начну с того, что автор действительно очень хорошо владеет техникой версификации: найден простой и хороший размер, фоника текста благозвучна, лексика разнообразна, но стилистически целостна. Хочется отметить интересные и при этом сразу запомнившиеся метафоры, причём некоторые из них парадоксальны до степени оксюморона: «жизни нить в иглу Вселенной вдета», «горький вкус побед», «благодать несбывшихся прошений», «мечты, подрубленные зрелостью под корень». Этот яркий метафорический видеоряд закономерно приводит к финальному аккорду, который каждый из нас прочтёт по-разному в зависимости от возраста, физического и душевного состояния: «Благодари за свой последний вдох, // сулящий выдох в солнечную Вечность».
Мне особенно импонирует умение автора сказать высоко о вещах простых и сказать просто о вещах святых и возвышенных. Это очень добрые стихи. А может быть, это молитва – стоит лишь обращение к читателю заменить на глагол, от своего имени обращённый к миру и Богу: «Благодарю за всё»…


П-2524
ЮРОДИВЫЙ

-Люди, они, брат, добрые...
Если их понимать…
Будем ходить мы с торбою,
Будут нам хлеб давать.
Рыбы научат плавать, а
Птицы – летать и петь.
Люди, они, брат, слабые…
Если недосмотреть…
С крыши до неба ближе ведь –
Так говорят коты.
Выживем, малый, выживем –
Птица, кот, я и ты.
Мир, он большой, заботливый,
Тёплый он, как очаг…

-Что ты несёшь, юродивый?

-Ангела на руках…

-Вот, дурачина, выдумал!

-Я от реки сейчас.
Их утопили выводок…
Вот… одного лишь спас…

Предварительное резюме: «Весьма смелая и даже незаурядная попытка создать подобный диалог уже сама по себе достойна похвалы. А если учесть, что попытка удалась и что она вылилась в сюжет, завершившийся трагическим, а потом прекрасным в своей доброте финалом, то просто похвалы будет мало. Очень достойные стихи!»
Поэзия непредсказуема и безгранична в своих проявлениях – и эти стихи прекрасное тому доказательство. Начавшееся с внешне наивных фраз, произносимых «юродивым» и «дурачиной», стихотворение предлагает читателю сложные переходы от рассуждений о природе человека до описания жестокого и трагического события. Думаю, что любой читатель, даже не особенно задумавшись, сразу вспомнит знаменитую «Песнь о собаке». Но при всём уважении к достоинствам есенинской классики, стихи Натальи Партолиной дают больше пищи моей душе и моему уму. Более того! – с каждым новым их прочтением они поворачиваются новыми гранями, обнаруживают новые глубины и возможности новых трактовок. Кто он, герой её стихов, размышляющий о человеке и его натуре? Действительно, деревенский дурачок? Но откуда эта странная фраза, внешне не слишком логичная, но наделённая каким-то особым тревожащим смыслом: «Люди, они, брат, добрые... // Если их понимать…»? Или другая: «Люди, они, брат, слабые… // Если недосмотреть…»?
И это говорит юродивый дурачок?! Или вовсе не дурачок? А тогда кто? Ангел? А может, Тот, кто всё создал, всех понимает и всё видит? Или просто добрый человек, любящий всё живое, но сумевший спасти только лишь одного котёнка? Каждый из читателей решит это по-своему...
При всей внешней простоте стихотворения, оно написано сильно и точно. Я не знаю, сколько автор работал над этим текстом, но итог этой работы замечателен.


П-2533
НЕМОЙ

Яшку гонят отовсюду, всем мешается «немой».
Бабка Нюра даст конфетку, говорит: «Иди домой»,
подтолкнёт тихонько в спину, не обидно и не больно –
и пойдёт он топотаться по своей «первопрестольной»,
побредет наивный Яшка от калитки до калитки,
от двора к двору – ни пользы в этом нет и нет убытка
никому. Живут сельчане – каждый долюшкой своей:
кто, как сыр в топленом масле, кто без шума, без затей,
у кого сыночек сгинул, у кого идет гульба…
поле белое в ромашках – топай дальше, голытьба.

Деда Ваня – тот жалеет – чай нальёт, накормит щами,
а потом, как все, спровадит: «Не мешайся под ногами».
«Что с тебя возьмёшь, немого, ты ни бе ни ме, умишком
Бог обидел. – Есть соседи (что за люди!), те не слишком
добросердны. – Да не стой тут! Выпучил свои глазищи!».
Он идёт от дома к дому и молчит – как птицей свищет.
А когда, пристав, бедовый вечер клонится к подушке,
Яшка тащится на берег к светлой каменной церквушке.
Там, где сирая побелка бок церквушки не калечит,
он привалится спиною и нелепо звуки шепчет

ЗаИльюИванаПавлазаСергеяАлександра
заВолодюКонстантиназаНикитузаПетра
ЮруВиктораАндрея
АнатолияЛексея –
го-во-рит!
мыча и плача, завывая и бубня –
речка слышит, ветер носит: За.а.а.те-бя!

«Перед нами широко используемый русской поэзией сюжет, в центре которого возникает образ убогого, юродивого, нищего, в современной транскрипции – бомжа... Однако при всей его традиционности следует признать, что тема раскрывается достаточно самобытно, не оставляя ощущения повтора и трафаретности», – эта предварительная оценка при всей её краткости достаточна точна в выделении главного сюжетного элемента. Но теперь следует сказать о нравственном содержании стихов, которое требует от читателя вдумчивого и пристрастного прочтения...
Возникающая перед нами ситуация очень динамична. Этот своеобразный видеоряд, если вдуматься, разворачивает перед нами галерею характеров и картин, типичных для русской общинной жизни с её внутренними проблемами, социальными приметами и конфликтами. Однако здесь мне видится самым важным желание автора выделить тёплое и искреннее отношение к человеку, обиженному природой и потому особенно нуждающемуся в доброте и участии. Конфета, чай, просто хорошее слово – это тот истинный гуманизм, выше и важнее которого ничего в мире нет. Не все на него способны. Иные и погонят: «Да не стой тут! Выпучил свои глазищи!», – но и они не ударят, не высмеют, не назовут плохим словом.
Финал стихотворения мне сначала показался более прямолинейным, чем хотелось бы. Но одно слово, написанное автором по слогам – «го-во-рит!» – изменило моё мнение… Ведь о герое стихов было заявлено, что он «немой», что он «ни бе ни ме». Но вот финал стихотворения, где вроде бы немой Яшка идёт даже не в церковь, а чтобы рядом с ней посидеть и помолиться. Молитва его проста: «ЗаИльюИванаПавлаСергеяАлександразаВолодюКонстантиназаНикитузаПетраЮруВиктораАндрея…», – и главное в ней не многословие, а всё та же человеческая доброта, которую носит в себе этот, как мы узнаём теперь, вовсе не немой человек... Не немой, но приберегающий свои немногие слова, чтобы обратить их к Богу в молитве за других, – и это лучшее, что он может сделать в своей жизни.
Спасибо, Светлана.


П-2535
ПРАЗДНИК

Однажды я вернусь, устав бродить по свету,
Сниму замок с двери, обмою грязь с калош,
Войду в забытый дом, чтоб поклониться деду,
А он мне скажет: «Ишь! На лавку вещи ложь
Да в хату проходи! Вот бабке будет праздник.
Давнёхонько мы с ней не видели внучат.
Про мёртвых там, у вас, судачат всяко-разно,
А наши о живых – всё плачут да молчат».
У деда важный вид, как будто на параде –
Подкручены усы, натёрты ордена.
Вот бабушка пришла, она до смерти рада,
Затеяла блинцы и кашу из пшена.
Ворчит в печи казан, потеют в окнах стёкла.
Привычен скрип дверей, настенное «тик-так».
Достанет дед гармонь, и сразу сердце ёкнет –
Да где ж я столько лет шатался, как дурак.
Призывно загремит железное корыто.
Мне бабушка шепнёт: «Обычай наш простой –
Дитя спокойно спит, когда оно помыто», –
И ну тереть меня шершавой берестой.
Сотрёт печной золой налипшее, чужое,
И грязь, и шелуху, и сглаз, и худобу.
До самого нутра она меня отмоет,
Чтоб чистый, аки свет, я крепко спал в гробу.

«В стихотворении автор обращается к библейской теме возвращения блудного сына (уточним: в данном случае – внука!). Однако при повторных прочтениях весьма неожиданно обнаруживаются темы и смыслы потусторонности и запредельности.
Следует отметить незаурядное мастерство автора, сумевшего создать гармоническое сопряжение этих категорий с простотой и доступностью образов и деталей деревенского быта» – таким было моё предварительное резюме. Но уже тогда я понимал, как непросто будет раскрывать содержание этих нескольких предложений.
Да, внук возвращается в родной дом, в родную деревню! – и сколько раз мы с вами читали подобный зачин! Вот дед – «подкручены усы, натёрты ордена» – встречает внука немудрённым приветствием. Вот бабушка затеяла для него «блинцы и кашу из пшена»... Словом, всё вполне привычно, как и положено при встрече родных людей. Но всё ли? И как понять эти слова деда: «Про мёртвых там, у вас, судачат всяко-разно, \\ А наши о живых – всё плачут да молчат»? Значит, живые – они «там, у вас», а здесь, у деда и бабки, – другой мир. Понятно, какой. Иной... И в нём о живых страдают «и молчат». И теперь мы понимаем, куда вернулся внук. И – откуда...
Нет, далеко не сразу для меня стал ясен смысл стихов, автор которых осознаёт и принимает эту жизнь как часть вечности, как малый отрезок того пути, какой назначен каждой душе.
И всё это высокое и философски непростое содержание уместилось в нескольких строфах шестистопного ямба, и для его выражения не понадобилось никаких модных новаций. Автору вполне хватило тех начал, что выработала для себя великая русская поэзия.


П-2537
ГОЛУБИЦА

…Незаметно опустился вечер.
Солнце закатилось в дальний лог.
До утра метелица залечит
Шрамины измученных дорог.

Зарастут пушистым снегом виÌцы*,
Окна, деревянное крыльцо.
А у колыбели молодица
С поздней зорьки нянчится с мальцом.

Тяжелеют груÌди под нательной,
Мало сил в натруженной руке.
Шелестящей тихо колыбельной
Вторит гул сраженья вдалеке.

В колготѐнье до̀лгом страх неведом –
Слушать хлопотунье недосуг,
Как куют нелегкую победу
Храбрые за правду, среди вьюг.

Бесконечно, ветхою тряпицей
Кутает остывшего птенца,
Ставшая безумной голубица,
С нимбом из тернового венца.

И в светильне тонкая лучина
Выдохнется, выгорев дотла.
В темноту сурово, триединый,
Смотрит бог из красного угла.

Леденеет тюря в старой крынке.
Солнце загорится за мостом.
И сверкают белые снежинки,
Падая на уцелевший дом…

*ветки

Предварительная характеристика: «Очень непростое единство образа мадонны с суровой современностью создано автором с подкупающей простотой и естественностью. Следует также отметить обрамление центрального образа мастерски выписанным зимним пейзажем».
Вероятно, из всех стихотворений, прошедших в финал, это – самое трагическое. И дело даже не в деталях с их мрачной образностью: «шрамины измученных дорог», «гул сраженья вдалеке», «остывший птенец», «уцелевший дом», «голубица, с нимбом из тернового венца»... Все эти образы лишь подчёркивают главную коннотацию текста, трагизм которого заключён в настоящем времени всего происходящего. Всё, что происходит, – война, смерть, страх за себя и сына, необходимость уберечь ребёнка даже ценой своей жизни – всё это происходит здесь и сейчас, а финал происходящего далёк и неизвестен.
Безусловна авторская параллель «мальца» и «молодицы» с библейскими образами Христа и Богородицы. И эта параллель, мгновенно воспринимаемая читателями, тем более трагична, что миры и времена двух матерей и их сыновей различаются по многим приметам. Попытаюсь пояснить это положение: мало общего между иудейской пустыней и русским лесной равниной, между бытом, языком и обычаями миров, разделённых континентами и тысячелетиями. Но по-прежнему живут в них ненависть и нетерпимость. По-прежнему не спят женщины в страхе за судьбы мужей и сыновей. И образ тернового венца, увы, остаётся символом страданий не только далёкого прошлого, но и окружающего нас настоящего...
В заключение хочу предложить читателям приглядеться к тому, как естественно и точно немногими деталями Ирина Коротеева создаёт атмосферу привычного русского быта: «в светильне тонкая лучина», «окна, деревянное крыльцо», «тюря в старой крынке». А рядом – «голубица, // с нимбом из тернового венца»…
Хорошие, глубокие стихи.



П-2548
ПЕРЕД БОЕМ

Долго дятел стучал на ближнего –
дальний считывал каждый стук...
Кто не спал? – то ли Димка с Нижнего,
то ли Толик, армейский друг.

Камуфляжем сливаясь с зеленью,
мимикрируя под самшит,
то ли Димка воюет с теменью,
то ли Толик к земле пришит

тишиной предрассветной, тонкою,
прикорнувшей заподлицо,
что обнимет лихой девчонкою,
а потом отведёт лицо.

Толик, помнится, силой мерился,
а у Димки наколот крест...
Дятел клювом-иглой прицелился,
и посыпался стук окрест.

Красношляпый стучит неистово –
желторотые начеку:
то ли Толик дождётся выстрела,
то ли Димке срывать чеку.

Каждый правлен своими битвами.
Каждый свой выжигает страх.
Сберегаемые молитвами,
вознесёнными в двух мирах,

выйдут в бой без особых правил, и
каждый вынесет новый шрам.
Свечи сосен собой уставили
поднебесный священный храм

леса, утренней мглой распятого...
А у Толика на груди
фотография Ленки с 5-го:
дверь без кнопки – стучи и жди.

Предварительное резюме: «Прекрасный пример значимости названия в композиции стихотворения. Не будь его, совершенно иначе воспринимались бы реальные и психологические события, в которые вовлечены герои. Хочу отметить умелое сопряжение этих событий с деталями пейзажа, которым придано поистине библейское величие».
Сразу скажу: это очень хорошие стихи о войне, причём написанные в традициях тех поэтов, которым та война – Великая Отечественная – была знакома не по книгам.
Читая повторяющиеся имена Димки и Толика, я понимаю, как хорошо продумана архитектоника этих стихов, в которых рефрен каждый раз совершенно по-новому разворачивает психологическую канву событий. Иногда это память совсем молодых, по сути, ребят, иногда – преодоление страха, иногда – черты их характеров, иногда – близость смерти... А когда я задумался, что же мне напоминает повторение имён в стихах о войне, то сразу вспомнились великие строчки о Серёжке с Малой Бронной и Витьке с Моховой. Возможно, кто-то скажет, что эти ассоциации – они только мои и весьма субъективные, но я уже давно считаю свой образ мышления достаточно типичным и обыкновенным, а значит, не я один вижу в стихах Соколовской развитие и следование традициям военной темы в русской поэзии.
И ещё раз хочется повторить, что включение в канву текста образов, берущих начало из Библии или ассоциативно с ней связанных: молитвы, «вознесённые в двух мирах», свечи сосен, украсившие «поднебесный священный храм» – придает персонажам масштабность и величие, словно мы смотрим на современные события сквозь увеличительное стекло великой Книги.


П-2557
В ТОМ ВРЕМЕНИ

В том времени, не знаю сколько дней
живущем только в памяти моей,
закрыв глаза, я вижу наши лица.
Свет ночника струится в темноте,
и синим пламенем на газовой плите,
горит огонь, и чайник кипятится.

Там есть два стула, зеркало, кровать,
с которой нам не хочется вставать,
пружины всхлип, и лающие глухо
дворовые собаки за окном,
и высоко, под самым потолком,
невесть откуда взявшаяся муха.

Дымится кофе в кружке жестяной.
На мне кусачий свитер шерстяной.
И это ли не счастье в полной мере,
когда я отпираю дверь, и ты,
божественной не пряча наготы,
выходишь проводить меня до двери?

Пусть всё останется как было, как тогда,
в те памятные, прежние года,
где мы ещё так молоды. Пусть бьётся
настойчивая муха о стекло,
хотя давно то время истекло,
закончилось и больше не вернётся.

«Стихи привлекают глубоким, но сдержанным драматизмом, с которым автор говорит о былой любви. Строфика, ритм и звукопись весьма совершенны. Подлинно поэтическое произведение», – такой была предварительная краткая характеристика, последнее предложение которой, в сущности, делало все предыдущие слова уже второстепенными. Тем не менее я постараюсь развернуть свои положения.
Уже название стихотворения отсылает нас к прошлому лирического героя, причём, к такому, о котором сказано: «Давно то время истекло, // закончилось и больше не вернётся». Но «давно» – это насколько давно? Год назад? Пять лет? Десять?... Как ни странно, какой-то ответ у нас есть: «в те памятные, прежние года, // где мы ещё так мо́лоды». Но как давно прошла эта молодость? Внимательный читатель может заметить, что весь текст, каждая деталь в нём, каждый лексический оборот принадлежат человеку весьма зрелому, сдержанному, умеющему глубоко в себе хранить свои чувства. Такое впечатление о лирическом герое создаётся в результате наблюдения, например, за тем, как размеренно звучат сами стихи, как нарочито медлителен выбранный для них пятистопный ямб, как избегают инверсий предложения текста, наконец, как автор, даже говоря о вещах интимных и волнующих, ни разу не сбивается на какое-то восклицание и, кроме точек и запятых, позволяет себе всего лишь один вопросительный знак. И именно этот контраст интимности сюжета и демонстративной сдержанности тона повествования создаёт у читателя ощущения сильнейшей драмы, пережитой героем, и, может быть, так и не изжитой доселе. Как в великом пушкинском «Я вас любил…», в этих стихах спрятана тайна, которую нам никогда не разгадать, – и, говоря это, я отдаю себе отчёт в правомерности такого сравнения. Стихи Андрея Ивонина превосходны. Возможно, передо мной одно из лучших стихотворений любовной лирики, какие я читал в своей жизни.
________________________________________________________________

Обзор завершён. К своему удовлетворению хочу сказать, что финальная десятка текстов достойна самых высоких оценок, так или иначе выраженных мной в большинстве аналитических выводов.
В стихах лауреатов конкурса «Пятая стихия – 2023» мне особенно значимой представляется обращенность авторов к традициям русской классики, к фольклорным и архетипическим образам, связанным с исконно народным бытом, с верой и этикой, в духе которых веками формировался славянский этнос.
А теперь нам остаётся лишь подождать, кого Учредитель конкурса назовёт победителем!