Игорь Царев - Пятая Стихия

Форум
Текущее время: 28 мар 2024, 19:13

Часовой пояс: UTC + 3 часа [ Летнее время ]




Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 11 ]  На страницу 1, 2  След.
Автор Сообщение
СообщениеДобавлено: 07 окт 2014, 02:41 
Не в сети
Администратор
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 12 окт 2013, 20:24
Сообщения: 246
Стихотворения финалистов


КВАШНИН ВЛАДИМИР (ЮГРА)


Поезд

Глаза закрою – снова вижу поезд,
Земную даль под облачным крылом,
И паренька, заткнувшего за пояс
Пустой рукав, напротив, за столом.
Тельняшка, белозубая улыбка…
- Никак, повоевать пришлось, сынок?
- Пришлось, отец, хотя не очень шибко,
Всего три дня, две пули - и в Моздок.
Там госпиталь, отрезали, зашили,
Да я-то что, а Лёху - на куски…
Так, бать, представь, из наших и садили
Подствольников по нам боевики!
Потом узнали - прапор, зам. по тылу,
Продал по тридцать долларов за ствол…

…..Он говорил, а я же через силу
Глотал комок, сжигая взглядом пол,
И слышался мне рокот вертолетный,
Афган, Саланга, горный перевал…
И шквал огня, и мой мотопехотный,
Который ту колонну прикрывал…
Костры «Уралов», трупы вдоль дороги,
И Мишка, с кем вот только что курил,
Прижав к груди оторванные ноги,
Молил глазами, чтобы застрелил.
И замполит ещё живой в машине,
И медсестра Ирина из Ельца
Ещё стоит... , не зная, что на мине…
Мы умирали, веря до конца,
Что лучшая страна стоит за нами,
Не бросит нас ни мёртвых, ни калек.
А оказалось, что нужны лишь маме…
- Зовут-то как, сынок, тебя? - Олег…
Он засыпал, держась рукой за ножку
Стола, как ствол. И вздрагивал во сне,
И всё мостил под голову ладошку,
Оторванную пулей на войне...


Далекая моя

Опрокинув ковшик над избушкой,
Плещут звёзды в млечных омутках.
Вьётся дым березовою стружкой,
Спят леса в серебряных мехах…
Вот и этот год опять встречаю
С лаечкой, средь сопок и зверья…
Кто бы знал, как по тебе скучаю,
Милая, далёкая моя!
У тебя проспект бежит вдоль окон,
У меня - бескрайняя тайга,
Закрутив метели белый локон,
Красит зорькой понизу снега.
По ночам вальсируют осинки,
Подчиняясь лунной ворожбе,
И кружат полярные снежинки
Светлые, как мысли о тебе.
Мысли, что когда-нибудь на свете,
Пусть не в этой жизни, так в другой,
Не зимой, так летом, на рассвете
Встретимся, хорошая, с тобой.
Обниму, заштопаю все ранки
На душе иголочкой пихты,
Зацелую солнцем на полянке,
Окольцую лентой бересты.
Самою счастливою на свете
Сделаю, да мне ли не суметь!?
Главное, мечту свою в секрете
Сохранить, да золото на медь
Не пустить в размен с бродягой-ветром,
Да пореже ссориться со сном.
Завтра снова день - по километрам…
Ничего, пусть пишет за окном
Веточкой замёрзшею осинка
Золотое имя на снегу…
Ты - не часть моя, не половинка,
Ты - мой воздух, хлеб, костёр в пургу,
Мой хранитель, муза, вдохновенье,
Свет небес моих в закате дня…
Это ты - моё стихотворенье,
Песня лебединая моя…


Из неведомых миров

Светлой памяти любимого поэта
И. В. Царёва посвящаю.

Мои стихи, откуда вы берётесь
В краю болот и злющих комаров?
То шепчете, то плачете, то льётесь
Потоком из неведомых миров.
То нежно женским голосом поёте,
То птицею, простреленною в грудь,
В чужое сердце дикой болью бьёте,
Пытаясь Богу каждое вернуть.

В них шум дождя и мудрый голос кедра,
И боль земли, и вера в доброту.
Но кто же, кто одной лишь силой ветра
Рукой моею водит по листу?
И с каждым днём внимательней и строже
Мой часовой родного языка...
Не знаю я, но, кажется, что всё же
Моею водит Игоря рука.
Я помню всё: и лютую Яроту,
И горный сплав с небесной высоты,
Когда летел, судьбу доверив плоту,
По бурунам, как свиткам бересты,
И пил восторг, а сердце просто пело
От счастья жить, а главное - любить!
Стучался в небо рифмой неумело,
Пытался песней музу разбудить.
И разбудил. И - всполохи из красок,
И свет-заря, ресницы опустив,
В росу, отбросив жёлтый опоясок,
Ко мне шагнула, косы распустив.
И ржали перед ней в тумане кони,
Волной качали звезды крякаши,
Седую тишь из розовой ладони
Испить клонились в ноги камыши...

И слышу вдруг: "Володь, скажи Ирине,
Душа моя пристанище нашла... ."
И чувство - словно кто-то уронил мне
Своё перо из белого крыла...

Ярота-Шор — река Приполярного Урала.



ГЛАДКЕВИЧ ЮРИЙ (МОСКВА)

Прими, Господь, по описи

Из пламени да копоти –
в мир светлой тишины...
Теперь, выходит, Господи,
ты вместо старшины?
Тогда прими по описи:
"калаш", бронежилет,
рожок в кровавой окиси –
пустой, патронов нет.
А гильзы-колокольчики
усеяли поля.
Сперва патроны кончились,
а вслед за ними - я.
Пиши, Господь: солдатское
исподнее бельё,
душа моя арбатская
и тело - без неё...


Кепочка

Между домом и закатом, между жизнью и войной,
человек идет куда-то в мягкой кепочке смешной…
нет, не он смешной, а кепка, козырёчек на боку,
и блестит на тулье скрепка, так похожа на чеку…

в синих джинсах фирмы "Milton's", в кофте типа кардиган…
непривычен к лабиринтам, прямиком идет в Афган…

эх, закат 70-х, время жить, не умирать…
не ходил бы ты в солдаты - так вымаливала мать…
слёзы литы, зря – молитвы… он ушел, как шли тогда
наши парни – не элита и отнюдь не господа…

он ушел – в забавной кепке, с козырёчком на боку…
и, похожую на скрепку, там в бою рванул чеку…



Боль

сыны подрастают... и скоро войдут в этот возраст шальной,
в котором сгорают, как порох, в кострищах, раздутых войной…
в котором, еще не матёры, еще не учёны в огне,
уходят в бои и дозоры –
и тают дымком в вышине…
не все… но и те, кто истаял, ушел - и исчез навсегда,
потеря такая, такая… что это уже не беда,
а это такая поруха, такое бездолье и тьма,
что стонет земля наша глухо –
и с нами же сходит с ума…



ГАБРИЭЛЬ АЛЕКСАНДР (США)


Из окна второго этажа

Ветрено. Дождливо. Неприкаянно.
Вечер стянут вязкой пеленой.
И играют в Авеля и Каина
холод с календарною весной.
Никого счастливее не делая:
ни дома, ни землю, ни людей,
морось кокаиновая белая
заползает в ноздри площадей.
Небо над землёй в полёте бреющем
проплывает, тучами дрожа...
И глядит поэт на это зрелище
из окна второго этажа.
По вселенным недоступным странствуя,
он воссоздаёт в своем мирке
время, совмещённое пространственно
с шариковой ручкою в руке.
И болят без меры раной колотой
беды, что случились на веку...
Дождь пронзает стены. Входит в комнату.
И кристаллизуется в строку.


Облади-Облада-Облада

Холода у нас опять, холода...
Этот вечер для хандры – в самый раз...
В магнитоле – «Облади-облада»,
а в бокале чёрной кровью – «Шираз».
И с зимою ты один на один,
и тебе не победить, знаешь сам...
Не до лампы ли тебе, Аладдин,
что поныне не открылся Сезам?!
И не хочется ни дела, ни фраз,
и не хочется ни проз, ни поэз...
Проплывают облака стилем брасс
акваторией свинцовых небес.
Но уходят и беда, и вина,
разрываются цепочки оков
от причуд немолодого вина
и четвёрки ливерпульских сверчков.
Ничему еще свой срок не пришёл,
и печали привечать не спеши,
если памяти чарующий шёлк
прилегает к основанью души.
Так что к холоду себя не готовь,
не разменивай себя на пустяк...
(Это, в общем-то, стихи про любовь,
даже если и не кажется так).



Предутреннее

Горит над нами чуткая звезда,
а нас несёт неведомо куда –
к водовороту, к бурному порогу...
Бессонны ночи, окаянны дни...
Храни нас, Бог. Пожалуйста, храни,
подбрасывай нам вешки на дорогу.
Писать – легко. Труднее – не писать.
Часы в прихожей отбубнили пять.
И всё, как прежде – ночь, фонарь, аптека...
На письменном столе – бокал «Шабли»;
не виден снег, рассвет еще вдали.
Покоя нет. Февраль. Начало века.
Как хорошо, что есть на свете ты
и право на объятья немоты,
на памяти внезапную атаку...
Еще всё так же одноцветна высь,
но мы c тобою знаем, согласись,
что эта ночь не равнозначна мраку.
Курсор мерцает на конце строки...
Но кроме Леты, горестной реки,
на свете есть ещё другие реки.
Я вновь пишу. И снова – о любви,
с трудом подняв, как легендарный Вий,
бессонницей истерзанные веки.



БАРАНОВА ЕВГЕНИЯ (ЯЛТА)


Ноябрь в Крыму

Лишь горы позвоночником Земли.
Лишь оттепель, пристегнутая к лужам.
Никто не свят. И пустота внутри
куда больней, чем пустота снаружи.

Лишь акварель. И сосен корабли.
И крыши, обветшалые некстати.
И что бы ты кому ни говорил,
одной души по-прежнему не хватит.

Один замолк, соседний занемог,
одна бутылка выжата об стену.
Ноябрь в Крыму не то чтобы замок:
он ключник и замок одновременно.

Какая тишь! Хоть ласточкой об лед.
Размыло дни на стареньком планшете.
Никто не свят. У осени пройдет.
И ты пройдешь — как не было на свете.



In exile

Душа моя, душа моя, душист
последний вечер, пахнущий игристым.
Мы так давно не виделись, что лист
стал выглядеть не Ференцом, но Листом.
Мы так давно не виделись, mon cher,
что здесь сменилось несколько прелюдий.
То памятник расколют, то торшер.
То флаги изменяются, то люди.
Мне кажется, я дряхлая швея —
усталость рук, осколок Эрмитажа —
Трещит костюм на несколько, а я
его пытаюсь пластырем и сажей,
улыбкой, уговором — сколько бит! —
А за спиной лишь сплетенки да зависть.
Душа моя! душа моя — болит.
И кажется, я больше не справляюсь.



О Родине

Когда власть изменяется чаще, чем расписание,
когда в центре столицы бесплатные дарят гробы,
моя Родина — женщина с пепельными глазами —
устает оттирать от крови отвердевшие лбы.

Они могут быть глупыми, злыми, смешными, жестокими.
Все равно они люди — что в нео-, что в палеолит.
Моя Родина – женщина в доме с разбитыми стеклами.
Она плачет и плачет и, кажется, даже скулит.

Ни любви, ни тепла, ни пощады, ни позднего знания.
Только гром, только горн, согревающий всех до костей.
Моя Родина – женщина.
«Женщину, женщину ранили!
Пропустите кого-то! Хотя бы кого-нибудь к ней!»



ШВАРЦМАН МАЙЯ (БЕЛЬГИЯ)


***

В тот день кормушка за окном
качалась от возни синичек,
через стекло смотревших в дом,
как через лупу: увеличить
событье в комнате твоей
и уяснить его причину. –
Хотя ещё среди людей
ты был, но всех уже покинул.
Они смотрели со двора,
чирикать громко не осмелясь,
на то, как хмуро доктора
тебе подвязывали челюсть,
попутно объясняя, как
всё подписать, в какой конторе
собрать пакет каких бумаг,
чтобы пробиться в крематорий.
...Твой мир остался только на
поблёкшем чёрно-белом фото,
где ты у зимнего окна
запечатлён вполоборота,
в неяркий день, в обычный миг –
вблизи стола, где вечно набок
кренились стопки толстых книг,
газетных вырезок и папок.
Тогда из груды книжных тел
твоё изданье было взято,
как будто некто захотел
прочесть тебя, забрав куда-то
за кромку звёздного ковша,
за бездну чёрного парсека.
Александрийская душа,
сгоревшая библиотека.


* **

Сдвинув тучи, как чуб, набекрень,
кряжевые насупивши брови,
над заливом нахмурился день,
то ли дождь, то ли бурю готовя.
Из-за дымчатых рваных зубцов
духота накатила с востока,
и над морем возникло лицо
патриарха – колосса – пророка.
Словно махом сорвался с орбит
и повис на воздушных оглоблях,
упираясь затылком в зенит,
необъятного облака облик.
Испареньем восстал из пучин,
отразился в подсоленном йоде,
и на меди небесных пластин
проявил его мокрый коллодий.
На секунду к туману прилип
и исчез, растворившись от зноя,
гипнотический дагерротип –
допотопная карточка Ноя.



Цветной слух

Сойдя с велосипеда, он решил
передохнуть и, обогнув подмостки,
свернул на луг. Шуршанье крепких шин
он слышал сизым. Воротник матроски
промок в траве, когда он навзничь лёг,
до синевы черничного напитка.
Он сунул в рот горчащий стебелёк
и опершись на локти стал следить, как
медлительный и важный махаон
oписывает сложную орбиту
вокруг вьюнков, как будто посвящён
в гроссмейстерские тонкости гамбита.
Наперерез его ходам вилась
капустница и билась, невзирая
на правила, за белых, горячась
и собственную партию играя.
С цветка перелетая на цветок,
две бабочки в полуденной нирване
собой являли цветовой подлог,
не совпадая с собственным названьем.
Ни розово-фланелевого «м»
не виделось в окраске махаона,
ни золота от солнечных фонем
в капустнице, ни жестяного тона
от «ц»...
Как странно выглядят слова
в недостоверно выкрашенном мире!
Всё это обнаружилось, едва
он азбуку узнал. Лишь в кашемире
на материнской шали был узор,
похожий приблизительно по цвету
на краски букв: оранжевый повтор
ворсинок «е», чернильные пометы
густого «а» сквозь палевое «и»...
А как цвели в гостиной разговоры,
пока он лежа на полу бои
солдатиков устраивал, и фору
давал любимцам! Помнилось ему
название «Цусима», с баритонным
и влажным блеском, спуском в полутьму
и шоколадно-тёмным обертоном...
Пора домой. Там ждут к обеду двух
гостей, а после чая будет теннис.
И по площадке карий сладкий дух
от земляники, что, кипя и пенясь,
в варенье превращается, пойдёт,
и девочка с соседней белой дачи
мяча увидит упоённый взлёт
от крепкой каучуковой подачи...
Так грезит он в траве, хмельной от пут
звенящих слов, кружась в их хороводе.
И слышно издалёка, как зовут
из-за ольховой рощицы: «Воло-одя!..»



ПОДИСТОВА ЛАРИСА (НОВОСИБИРСК)


Храмовый берег

Ложилось солнце в облачную вату.
Ещё созвездий дым голубоватый
Не затянул июльский небосвод
Над волжским городком заря пылала
И не жалела золота и лала
Для тихих берегов и мирных вод.
Закатный блеск нещадно стёкла плавил,
И свет вечерний, против всяких правил,
Казался чище, ярче и теплей.
На гладких куполах лежало пламя,
И бор алел сосновыми стволами,
Точёными, как мачты кораблей…
Ничто не нарушает в нас покоя
Таким восторгом и тоской такою,
Как солнце, уходящее за край!
И прошептать хотелось: «Боже, Боже,
Когда Ты так украсил землю, что же
Тогда такое Твой небесный рай?»
Пройдём ли мы с водой дремотной – или
Сверкнёт на дне души, в житейском иле,
Твой образ – драгоценные черты?
Так вот зачем прощаешь нам вину Ты
И в смертном мире даруешь минуты
Такой неизреченной красоты!



Всё холоднее...

Всё холоднее на свете, всё холоднее...
Голая площадь – и голое небо над нею.
Голые ветви берёз в потускневших аллеях,
Только боярышник невыносимо алеет.
Кончилась бабьего лета обманная нега.
В небе витают нежданные голуби снега.
Их опереньем укрыта земля золотая.
Но, говорят, они скоро растают, растают -
Робкие вестники долгого зимнего лиха...
Огненно-рыжим на ветках горит облепиха.
Юный морозец прицелился, снайперски меток, -
В пятнышках пороха кожица поздних ранеток,
Но по-гусарски бравирует бархатцев россыпь.
Утром на травах тяжелые, ртутные росы.
Выдохнешь, дунешь – и мир перед взглядом мутнеет.
Всё холоднее на свете, всё холоднее...
Осень бредёт по земле одиноко, без свиты.
Беличьи игры хозяйственны и деловиты,
Рыжие шубки как будто в сгустившемся дыме.
У магазина сгружают узбекские дыни
В сеточке трещинок, словно старинные фрески.
Ветер капризен, его нападения резки.
На остановке толпа прозябает немая.
Мальчик подругу, закутав в пальто, обнимает -
И не боятся ни взглядов чужих, ни озноба,
Греют друг дружку, и явно довольные оба.
Первые голуби холода, первая вьюга...
Вместе стоим, но уже не глядим друг на друга.
Щёлкнула дверца маршрутки - курком пистолета.
Всё как положено: просто закончилось лето.
Просто тепла не осталось в нас даже на дне, и
Всё холоднее на свете, всё холоднее...


***
Катятся, катятся белые дни.
Дымно клубится позёмка густая.
Ветви искрящимся мхом порастают,
Каждый сугроб – что алмазный рудник.
Зимняя песня подобна струне -
То ли стихи, то ли чаячьи крики.
Белые дни быстротечны, безлики.
Что же на память останется мне?
Не сомневаюсь я, правда, в одном:
Всё, что творится внутри и снаружи -
Льдистый цветок, нарисованный стужей,
Мутные вихри за белым окном,
Гибкие трещины беленых стен, -
Как фотографией, строчкой хранимо.
Вьюжные птицы проносятся мимо -
Но замирают на белом листе.
Ближе позёмки танцующий шаг.
Двери заприте! Не поздно ли? Поздно...
Так января вдохновенье морозно,
Что от него застывает душа.
И очарованно смотрит она
В окна глазные на мир белоснежный:
Чистый, хрустальный, мерцающий, нежный,
Ясный, бесстрастный до самого дна.
Пень под сугробом – диковинный гриб.
Хмурит карниз наметённые брови.
Выпьешь холодной искрящейся крови
Зимнего ветра – и вовсе погиб.
Даже в тепле - сновиденья одни.
Жизнь потерялась и плачет негромко.
Хрустко ломается льдистая кромка.
Белые-белые катятся дни.



СМИРЯГИНА КЛАВДИЯ (САНКТ-ПЕТЕРБУРГ)


Стрельчиха

Стрельчиха караулила зарю,
синицею застыв оцепенелой:
ей утром обещали выдать тело,
подвешенное в пыточной на крюк,
обрубленное катом неумелым
и брошенное сверх сырых дерюг.
Соколик, разве был он виноват?
Опутали царевнины посулы,
она их, горемышных, всколыхнула…
Мол, каждый будет волен и богат.
Да дух стрелецкий требовал разгула…
Вот сдуру и ударили в набат.
Детишки на подворье у кумы.
Наплакались, меньшому только годик,
одела впопыхах не по погоде.
Куда податься, кто возьмёт внаймы?
Всё сгинуло, беда одна не ходит.
Увидим ли теперь конец зимы?
Стрельчиха караулила зарю.
Но кровью напоённое светило,
упавшее за кромку, как в могилу
упившийся до чёртиков бирюк,
на небе появляться не спешило –
оно давало выспаться царю.
А царь не спал. Зарывшись с головой
в лавандовую немкину перину,
всё видел и не мог прогнать картину:
Матвеева на копьях над толпой,
за матушку убитого невинно,
раззявленные рты, да бабий вой.
Сестра. Змея. Родная кровь. Сестра.
С тяжёлыми мужицкими шагами,
искусно раздувающая пламя,
забывшая про бабий стыд и срам,
играющая пешками-стрельцами.
Так выжечь зло! Пора. Давно пора.
И Софья в Новодевичьем не спит,
последние надежды провожая.
Навек замкнулась клетка золотая.
Какой позор? Какой девичий стыд?
Повисла жизнь на ниточке у края.
Монашеский клобук и мрачный скит.
Она ли затевала эту прю?
А братец рвался к трону, как волчонок,
настырный и припадочный с пелёнок.
Пригрел вокруг себя рваньё, ворюг.
А ей смотреть из окон на казнённых…
……………………………………………………….
Стрельчиха караулила зарю…


Сначала из дома ушли тараканы…

Сначала из дома ушли тараканы,
шушукались с вечера где-то за печкой,
а ночью исчезли внезапно и странно,
включая детей, стариков и увечных.
Хозяин на радостях хлопнул рюмашку,
хозяйка засиженный пол отскоблила.
Лишь дед, озабоченно сдвинув фуражку,
под нос пробурчал, что пора, мол, в могилу.
По осени вместе с антоновкой спелой
попадали как-то на землю синицы.
И встать на крыло ни одна не сумела.
Зарыли. Забыли. Подумаешь, птицы.
И только старик, опираясь на палку,
подолгу бродил по листве облетевшей,
и, морщась, шептал: «Внуку малую жалко,
расти бы, расти ей, да кукол тетешкать».
А в марте, открыв зимовавшие ульи,
хозяин увидел, что гнёзда пустуют.
Выходит, что пчёлы из них улизнули,
оставив без мёда ребят подчистую.
В тот вечер старик, похороненный в Святки,
приснился хозяину с речью туманной:
«Ищите, покуда не поздно, ребятки,
дорогу, которой ушли тараканы…»


Про пианино

А и правда, как без пианино,
если ходит девочка в кружок.
Доченька, единственная, Нина…
Доченьке двенадцатый годок.
Вот в многотиражке на заводе
дочкин напечатали портрет.
Пишут, что талантливая вроде.
Жалко, инструмента в доме нет.
Клавиши рисует на газете
да играет в полной тишине.
Пальчики испачканные эти
видятся родителям во сне.
А девчонке снятся песни Грига,
Сольвейг на заснеженной лыжне.
Толстая растрёпанная книга
дремлет рядом с ней на простыне.
И однажды утром на рассвете
в доме появился наконец,
перебудоражив всех соседей,
новый удивительный жилец.
В Стрельне, у немецких колонистов
куплен и доставлен, как хрусталь,
вымечтанный, красно-золотистый
беккеровский сказочный рояль.
Мне бы вас порадовать, да нечем.
В сорок первом, где-то в декабре
выменяли «Беккера» на гречу,
слёзы мимолётно утерев.
Пальцы огрубели от работы,
ссадины, мозоли, волдыри…
А без пианино в доме, что ты!
Всё мечтала внукам подарить…



РЫЛЬЦОВ ВАЛЕРИЙ ( РОСТОВ- НА ДОНУ)


***
Сгибались дерева и грохотали крыши,–
Над городом в ту ночь свирепствовал Борей
И влажной линзой слёз был тротуар приближен,
Ристалище теней для ртутных фонарей.
Окрест гремящий ад ты измерял шагами
И было не понять в абсурде ледяном:
Проекции ветвей метались под ногами
Или сама земля ходила ходуном.
И, видимо, затем, чтоб ты верней ошибся,
Искрили сгустки туч на сотни киловатт…
Разбитые сердца срастаются без гипса,
А в том, что вкось и вкривь, никто не виноват.
Циклон загнал в дома людское поголовье
И ты твердил один на улице пустой,
Что слишком мало слов рифмуется с любовью,
Гораздо больше их рифмуется с бедой.
Рифмуется с тоской, с изменой и разлукой
Гораздо больше слов. Угрюм и одинок,
Бреди по тем теням и в темноту аукай,
Смиряясь, что весь мир уходит из-под ног.


Георгию Буравчуку

Давай наговоримся всласть, покамест не пришли за нами, – безнравственна любая власть, неправедно любое знамя.
В зените Марс, на троне тать, на сцене фарс и буффонада, чтоб афоризмы изрекать, ума особого не надо. Смекай,
былой "властитель дум", с чем на Господень Суд явиться, когда накаркает беду язык безумного провидца.
Где придан только медью лба блеск человеческой натуре, чем монолитнее толпа, тем вирулентней вектор дури и тем желаннее правёж для государственного блага,
народу ботать невтерпёж на языке Архипелага. В какую чёрную дыру летят державные качели… А мы опять не ко двору, а мы опять не вышли в челядь, в герои времени,
то бишь, что шестерят у края бездны, какое там "…or not to be", шалить изволите, любезный? Изволите ломать комедь: "Герой отважен и неистов…" Державы в подданных
иметь предпочитают мазохистов. Чужой и свой замолим грех в каком нерукотворном храме? Мы омываемы со всех сторон студёными морями. Что б ни случилось со страной,
потомки скажут: "Ты накликал!" Не с нашей верой островной искать взаимности калигул. Что ждёшь под тучей грозовой, оракул мрачный и нетрезвый?.. На гайку с хитрою резьбой
есть болт с имперскою нарезкой. Что ж, помолясь, начнём с азов, с начальных клавишей опалы, в регистрах скорбных голосов опробуем свои вокалы, покамест спит недавний страх
и только пыль вдали клубится, и блики вечного костра блестят в слезе на бледных лицах.


Сергею Лукину

Когда ты выберешь такую тропу, которой сам не рад,
Никто тебе не растолкует, что жизнь творится невпопад.
А мы витийствуем, пророчим, с картонным прыгаем мечом –
Всё впопыхах и между прочим, и вовсе даже ни о чём,
Пока любовь и нежность в сумме дадут лишь приступы тоски
И станет ясно, что безумен вступивший в чёрные пески,
Где бедовать ему отныне, не подымая головы.
Какие пастухи в пустыне, какие дошлые волхвы?
И так непрочно и плачевно вплоть до скончания веков
Твоё невзрачное кочевье – сосредоточье сквозняков.
В шкафу – знакомые скелеты, в стакане – кислое вино,
На мутных окнах шпингалеты уже заклинены давно.
Но погляди – намного ль лучше ползти, катая смрадный ком,
За злобным выводком заблудших, вскормлённых сучьим молоком?
А шар Земли, пронзённый осью, с тяжёлым сердцем заодно.
Так пусть умножится в колосьях надежд мизерное зерно.
Угрюмей сделает, добрей ли счёт обретений и потерь…
К идущим за твоей свирелью не оборачивайся. Верь.
Ведь мы с тобой бредём доныне и клятвы юности храним
Не для того, чтобы в пустыне стать сталагмитом соляным.
Сердца терзающим глаголом не жертвуй скачкам и бегам
И стерегись на месте голом, где виден мстительным богам.
Но, не сумевши разминуться с тем, что грохочет за спиной,
Когда посмеем оглянуться, то станем солью рассыпной.



ПЕТРАКОВ ГЕННАДИЙ (САНКТ ПЕТЕРБУРГ)

ГЕННАДИЙ МИРОНОВ

"Письмо Сталину, или Ответ пианистки" посвященное Марии Юдиной

Бесконечная радость любви и добра, воплощаясь в торжественный звук,
из источника веры рекою текла и срывалась с порхающих рук.
Тихой скорбью клавирный шумел Иордан из «Рекорда» в московской глуши.
Эту музыку слушал усатый тиран, размышляя о тайнах души.
Кто же лирой посмел за живое задеть полубога грузинских кровей
и в Adagio высшие силы воспеть? Кто же этот бесстрашный Орфей?
На рояле одна из Христовых невест вдохновенно играла в ночи, –
пианистка Мария, носившая крест под хламидой из черной парчи.
Оркестранты ей вторили, дух затаив, и от страха дрожал дирижёр,
повторяя в душе этот грустный мотив как расстрельной статьи приговор.
Звуки Моцарта тихо являлись на свет, шелестели, подобно дождю.
Лишь к утру записав этот слёзный концерт, отослали пластинку вождю.
Он всё слушал её и три ночи не спал, – Ахиллес, поражённый в пяту,
то, как бес, хохотал, то надрывно рыдал. Видно, с совестью был не в ладу…
Пианистка играла, и виделось ей, что еврейскую дочь сам Христос
через залы искусства ведёт в Колизей по ковру из нарциссов и роз.
На трибунах гудел возбуждённый народ. Выступали с речами жрецы.
У арены, заполнив широкий проход, ждали казни святые отцы.
Тихо пели они, чтобы страх победить, чтобы муки их были легки,
и молили Христа милосердно простить неразумным врагам их грехи…
Сотни тысяч священников в алой крови на арене лежали ничком, –
над телами стоял беспощадный раввин и махал ритуальным клинком.
«Сколько будет ещё человеческих жертв? – прошептала Мария в слезах, –
Я боюсь, что теперь не увижу Твой свет в этом мире, где царствует страх».
«О Мария, не плачь! – ей сказал Иисус, – Мы едины в несчастье земном.
Славя Бога за всё, утоляй свою грусть белым хлебом и красным вином…»
На прокатном рояле цветы и конверт, – из Кремля приезжал воронок.
Двадцать тысяч рублей за прощальный концерт пианистке прислал полубог.
Но Мария, живущая вечно в долгах, помогавшая ссыльным «врагам»,
не пеклась о квартире, болящих ногах и была равнодушна к деньгам.
В благодарность она написала тогда меценату Иосифу так:
«На ремонт старой церкви я деньги отдам. В этом вижу особенный знак.
Истребляя народы за ложную власть, тьма царила в грузинской груди.
Я просить буду денно и нощно за Вас. О Господь! Просвети и прости…»
Бесконечная радость любви и добра, воплощаясь в торжественный звук,
из источника веры рекою текла и срывалась с порхающих рук.


***

Мимолетные розановские ямбы

Совсем недолго мне носить осталось
Дырявый золоченый портсигар
И новое пальто… Но где же радость?
И где печаль? От мира я устал.
В душе моей – пустыня среди скал.
Я вышел весь… Похоже, это старость.
Моя любовь к вещам, мои привычки
Осыпались, как старая листва.
Жизнь держится на мне едва-едва.
Я еду по Бассейной, сидя в бричке.
Ухабам в такт седая голова
Качается на шее, как на спичке.
Прохожим людям я совсем не нужен,
И сам ко всем сегодня равнодушен.
Я выдохся… Покрыта пылью шляпа.
Какой-то гадкий тошнотворный запах
От портсигара и пальто из драпа,
Как будто их владелец мылся в луже.
Наверно, надо выбросить меня,
Как те цветы, что в третий день увяли?
Проходит жизнь, копытами звеня.
Куда она идёт, в какие дали?
Зачем ей все любовные печали
И радости? – Представьте, знаю я…
Я браку посвятил бы лучший храм!
И пусть ханжи кричат, что это срам.
Меня пленяли Веста и Эрато,
Мужская сила в Аписе рогатом.
Я женским наслаждался ароматом
И Богу верен был, как Авраам.
Люблю красивых женщин и мужчин,
Боготворю зачатие и роды.
Но людям в наступивший век машин
Нужны, увы, не таинства природы.
Рекой течёт по жилам сладкий джин,
И племя гибнет в омуте свободы.
С мольбой смотрю в небесное стекло
Глазами киликийского еврея,
В бессмертие души почти не веря.
И еду тихо, чтобы не трясло, –
Листочками изрядно облетел я.
Но Солнце любит всех, и мне тепло.

Говорил литератор в шутку

Александру и Маргарите Беляевым

Говорил литератор в шутку перед смертью своей супруге:
«Заверните меня в газету. Я был верным слугой газет».
А супруга сидела рядом и его целовала руки.
Неужели они с супругом вместе прожили двадцать лет!
Сын священника жил в постели при безбожной советской власти.
Параличного все жалели. Видно, Ангел его хранил.
Маргарита ему открыла, что такое земное счастье,
что такое семья и дети… Александр ей открыл свой мир.
Фантастический мир иллюзий он творил, сочиняя прозу:
с Ихтиандром нырял в пучину, с Гуттиэре роман крутил,
с Ариэлем летал по свету, силой мысли взмывая в воздух,
и главу оживлял без тела, чтобы к Богу найти пути…
Литератор лежал в исподнем, лишь прикрытый простынкой белой.
От голодного истощенья возвышался горбом живот.
За окном подвывала вьюга, погребальные песни пела.
Грохотал, точно бил в литавры, вдалеке ленинградский фронт.



СЕШКО ОЛЕГ ( ВИТЕБСК. БЕЛАРУССИЯ)

Воробушек

Не был я в этом городе, кто бы меня позвал,
Мне не вручал на холоде звёздочки генерал.
И самогон из горлышка, верите, я не пил,
Прыгал тогда воробышком, не напрягая сил.
Клювом царапал зёрнышки - бурые угольки,
Чёрными были пёрышки, красными ручейки.
Падали с неба отруби, липкий солёный снег,
Мёртвыми были голуби, ломаным - человек.
Раны не кровоточили, а источали боль,
Страх накануне ночи и… ночь, переправа, бой.
В небе стонали ангелы, нимбы летели в ад,
Если бы память набело, слёзы бы или мат.
Слёзы метели выпили… «Маленький, расскажи,
Плаха, верёвка, дыба ли, что она, наша жизнь?-
Бросил мне хлеба корочку,- Хочешь, не отвечай…»
Молча достал махорочку, сел, раскурил печаль.
Вкусная корка, твёрдая… думал всё время так:
Голуби – только мёртвые, пепел и полумрак,
Зёрнышки - только жжёные, красные ручейки,
Люди себя лишённые, холмики у реки!

Нет же, я не был… не был я, знаю, что это сон,
В памяти корка хлебная, курит и смотрит он,
Глаз голубые стёклышки с горюшком без любви…
Бьются в окно воробышки, глупые воробьи…


Только для меня

Всё, что живое, только для меня,
В моей душе рождает океаны,
Себя я узнавать не перестану,
Цвет мысли примеряя к фону дня.
Мне нравится искать себя в чужом,
А находя, ловить зерно восторга,
Печь новый хлеб и грызть сухую корку,
Я есть во всём, чем нынче окружен.
Мне мало мира, мне нужны миры,
Вселенной завитые повороты,
Её морей неведомые гроты,
Далёких звёзд забытые костры.
Мне нужно всё, я в это облачён,
Я должен знать карманы и застёжки,
Хотя пиджак ещё велик немножко,
Когда-нибудь мне в пору станет он.
Рвану тогда сквозь чёрную дыру,
Роняя на пол пуговицы-звёзды...
Здесь доктор в белом тихо скажет: «Поздно»
Когда для всех я будто бы умру!
Но всё не так… нет, всё - наоборот,
Не плачьте по ушедшему кумиру,
Я просто улечу к другому миру,
Где ближе цели будущих высот.


Чуть-чуть

Чуть – чуть и затрезвонят голоса.
Сесть рядом, с краешку, поправить одеяло.
Хотите, час поставлю на начало,
Чтоб вы ещё поспали полчаса?
Спасёте заколдованных принцесс,
Закончите волшебные прогулки,
А я вам чай подам со свежей булкой
И расспрошу о качестве чудес.
Как там сейчас? Вы знаете пути,
Мне очень нужно, я давно там не был.
Под одеялом раньше, помню - небо,
В которое свободно мог войти.
Потом летел, летел, летел … летал.
Несла над морем ласковая дрёма,
Мир пряником катился невесомым,
Раскачивался времени кристалл,
Взрывался музыкой, сплетением огней,
Луна и звёзды падали на плечи,
Сгорали радуги под небом, словно свечи,
Душа звучала ярче и сильней,
Земля дрожала, трескалась, но вдруг
Стихало всё, как будто по указке,
Сверкала в темноте дорога в сказку,
Искрился колокольчиковый луг…
Остался только привкус торжества!
Жаль, небо опрокинуто годами.
Подъём, друзья, пора вернуться к маме,
И никакого больше волшебства.



ПОКЛОННАЯ ЛЮДМИЛА ( ЯКУТСК)


Чтоб кашель заливать мерцающим вином

Чтоб кашель заливать мерцающим вином,
придётся встать к плите. Гори оно огнём
подземным, голубым, безрадостное утро.
В сокровищнице недр труды справляет гном
диспетчером тепла над газовым котлом,
придумка-старичок, с потешным видом умным.
За окнами Сибирь, на окнах тот же край.
Сестрица каберне, зелёный братец чай,
осколочно в груди, спасайте, сёстры-братья.
Бронхит-зубами-щёлк, глоток в тебя, глоток,
лимон в тебя, цветок, ракитовый кусток,
спасительницу шаль, тепло самообъятья!
Сугроб, на крыше снег, на сердце. Снег един,
он бешено тиран, он страшно господин,
он против всех чаёв, и вин, и человека.
Сгорел бы он огнём, сгорел бы он живьём,
извёлся б на метель, излился бы ручьём!
Зачем же столько слов на единицу снега


Тридцатое октября


Уже снега легко произносимы,
парение дыханья очевидно,
уже себя побаловать несложно
мороженым на птичьем молоке
заморской щеткой, облачком павлиньим
обласканная пожилая мебель,
да в рукотворном чайном листопаде
сентябрьский промельк тучки золотой
за кухонным окном нарисовался
воробушек на иве — чудо в перьях,
стихотворенья золотая клетка
чем не жилье для маленькой зимы


Рот в рот

У нас зима нашла в себе покой,
у нас денёк зовется День-Деньской,
у нас стоят такие январины!
Естественным дыханием рот в рот
меня прозрачный воздух захлебнёт —
открыто, поцелуйно, именинно.
Ещё бы неба изменить раскрас,
на этот случай ёлочка у нас —
сто лампочек, в которых цвет на цвете
кустодиевских праздничных небес.
И это всё я расскажу тебе,
уж и не знаю, на котором свете.


Вернуться к началу
 Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 27 дек 2014, 04:45 
Не в сети

Зарегистрирован: 06 мар 2014, 18:34
Сообщения: 18
Это самые лучшие в конкурсе?!


Вернуться к началу
 Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 27 дек 2014, 04:50 
Не в сети

Зарегистрирован: 06 мар 2014, 18:34
Сообщения: 18
Глаза закрою – снова вижу поезд,
Земную даль под облачным крылом,
И паренька, заткнувшего за пояс
Пустой рукав, напротив, за столом.
Тельняшка, белозубая улыбка…
- Никак, повоевать пришлось, сынок?
- Пришлось, отец, хотя не очень шибко,
Всего три дня, две пули - и в Моздок.
Там госпиталь, отрезали, зашили,
Да я-то что, а Лёху - на куски…
Так, бать, представь, из наших и садили
Подствольников по нам боевики!
Потом узнали - прапор, зам. по тылу,
Продал по тридцать долларов за ствол…

…..Он говорил, а я же через силу
Глотал комок, сжигая взглядом пол,
И слышался мне рокот вертолетный,
Афган, Саланга, горный перевал…
И шквал огня, и мой мотопехотный,
Который ту колонну прикрывал…
Костры «Уралов», трупы вдоль дороги,
И Мишка, с кем вот только что курил,
Прижав к груди оторванные ноги,
Молил глазами, чтобы застрелил.
И замполит ещё живой в машине,
И медсестра Ирина из Ельца
Ещё стоит... , не зная, что на мине…
Мы умирали, веря до конца,
Что лучшая страна стоит за нами,
Не бросит нас ни мёртвых, ни калек.
А оказалось, что нужны лишь маме…
- Зовут-то как, сынок, тебя? - Олег…
Он засыпал, держась рукой за ножку
Стола, как ствол. И вздрагивал во сне,
И всё мостил под голову ладошку,
Оторванную пулей на войне...

Этот человек ни разу на войне не был. Всё вымышлено.
И рифма очень хило-причастная.


Последний раз редактировалось Алексей 27 дек 2014, 05:04, всего редактировалось 1 раз.

Вернуться к началу
 Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 27 дек 2014, 04:55 
Не в сети

Зарегистрирован: 06 мар 2014, 18:34
Сообщения: 18
Из неведомых миров

Светлой памяти любимого поэта
И. В. Царёва посвящаю.

Мои стихи, откуда вы берётесь
В краю болот и злющих комаров?
То шепчете, то плачете, то льётесь
Потоком из неведомых миров.
То нежно женским голосом поёте,
То птицею, простреленною в грудь,
В чужое сердце дикой болью бьёте,
Пытаясь Богу каждое вернуть.

В них шум дождя и мудрый голос кедра,
И боль земли, и вера в доброту.
Но кто же, кто одной лишь силой ветра
Рукой моею водит по листу?
И с каждым днём внимательней и строже
Мой часовой родного языка...
Не знаю я, но, кажется, что всё же
Моею водит Игоря рука.
Я помню всё: и лютую Яроту,
И горный сплав с небесной высоты,
Когда летел, судьбу доверив плоту,
По бурунам, как свиткам бересты,
И пил восторг, а сердце просто пело
От счастья жить, а главное - любить!
Стучался в небо рифмой неумело,
Пытался песней музу разбудить.
И разбудил. И - всполохи из красок,
И свет-заря, ресницы опустив,
В росу, отбросив жёлтый опоясок,
Ко мне шагнула, косы распустив.
И ржали перед ней в тумане кони,
Волной качали звезды крякаши,
Седую тишь из розовой ладони
Испить клонились в ноги камыши...

И слышу вдруг: "Володь, скажи Ирине,
Душа моя пристанище нашла... ."
И чувство - словно кто-то уронил мне
Своё перо из белого крыла...

Ярота-Шор — река Приполярного Урала.


Ну очень явное лизоблюдлюство. Что там в критериях конкурса - знакомые на общих основаниях, или вне?


Вернуться к началу
 Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 27 дек 2014, 05:01 
Не в сети

Зарегистрирован: 06 мар 2014, 18:34
Сообщения: 18
ГЛАДКЕВИЧ ЮРИЙ (МОСКВА)

Прими, Господь, по описи

Из пламени да копоти –
в мир светлой тишины...
Теперь, выходит, Господи,
ты вместо старшины?
Тогда прими по описи:
"калаш", бронежилет,
рожок в кровавой окиси –
пустой, патронов нет.
А гильзы-колокольчики
усеяли поля.
Сперва патроны кончились,
а вслед за ними - я.
Пиши, Господь: солдатское
исподнее бельё,
душа моя арбатская
и тело - без неё...


Опять человек про войну, но очень плохо.
Солдатское исподнее бельё воняет не хуже исподнего умкадышевского белья, наверное, пля. Не знаю - но от московского "Поэта" Евтушенко разило потом на два ряда в череповецком дкм, аж воротило. Особенно от стишат.


Вернуться к началу
 Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 27 дек 2014, 05:10 
Не в сети

Зарегистрирован: 06 мар 2014, 18:34
Сообщения: 18
ПЕТРАКОВ ГЕННАДИЙ (САНКТ ПЕТЕРБУРГ)

ГЕННАДИЙ МИРОНОВ

"Письмо Сталину, или Ответ пианистки" посвященное Марии Юдиной

Бесконечная радость любви и добра, воплощаясь в торжественный звук,
из источника веры рекою текла и срывалась с порхающих рук.
Тихой скорбью клавирный шумел Иордан из «Рекорда» в московской глуши.
Эту музыку слушал усатый тиран, размышляя о тайнах души.
Кто же лирой посмел за живое задеть полубога грузинских кровей
и в Adagio высшие силы воспеть? Кто же этот бесстрашный Орфей?
На рояле одна из Христовых невест вдохновенно играла в ночи, –
пианистка Мария, носившая крест под хламидой из черной парчи.
Оркестранты ей вторили, дух затаив, и от страха дрожал дирижёр,
повторяя в душе этот грустный мотив как расстрельной статьи приговор.
Звуки Моцарта тихо являлись на свет, шелестели, подобно дождю.
Лишь к утру записав этот слёзный концерт, отослали пластинку вождю.
Он всё слушал её и три ночи не спал, – Ахиллес, поражённый в пяту,
то, как бес, хохотал, то надрывно рыдал. Видно, с совестью был не в ладу…
Пианистка играла, и виделось ей, что еврейскую дочь сам Христос
через залы искусства ведёт в Колизей по ковру из нарциссов и роз.
На трибунах гудел возбуждённый народ. Выступали с речами жрецы.
У арены, заполнив широкий проход, ждали казни святые отцы.
Тихо пели они, чтобы страх победить, чтобы муки их были легки,
и молили Христа милосердно простить неразумным врагам их грехи…
Сотни тысяч священников в алой крови на арене лежали ничком, –
над телами стоял беспощадный раввин и махал ритуальным клинком.
«Сколько будет ещё человеческих жертв? – прошептала Мария в слезах, –
Я боюсь, что теперь не увижу Твой свет в этом мире, где царствует страх».
«О Мария, не плачь! – ей сказал Иисус, – Мы едины в несчастье земном.
Славя Бога за всё, утоляй свою грусть белым хлебом и красным вином…»
На прокатном рояле цветы и конверт, – из Кремля приезжал воронок.
Двадцать тысяч рублей за прощальный концерт пианистке прислал полубог.
Но Мария, живущая вечно в долгах, помогавшая ссыльным «врагам»,
не пеклась о квартире, болящих ногах и была равнодушна к деньгам.
В благодарность она написала тогда меценату Иосифу так:
«На ремонт старой церкви я деньги отдам. В этом вижу особенный знак.
Истребляя народы за ложную власть, тьма царила в грузинской груди.
Я просить буду денно и нощно за Вас. О Господь! Просвети и прости…»
Бесконечная радость любви и добра, воплощаясь в торжественный звук,
из источника веры рекою текла и срывалась с порхающих рук.

Ныне очень модны банальные буквоплясы на прошлом. Ленивые дураки и те пинают пошленько в похмелье тему совка. Поэтичности больше не было, окромя соцреализма и антогонизма "личностей"????!!!!

"Оно конечно Сталин тиран. Но кто написал 20 000 000 доносов?" Довлатов.


Рифмуется данное стишото очень банально. Зачастую нарушен ритм и размер. Тема не раскрыта. Остаётся только надеяться, что по-блату родственники подскажут, что рекОЮ давно не используют в стихосложении, только если в контексте не очень русскоязычном подстрочнике фразы "Бесконечная радость ..., воплощаясь в торжестественный звук,.......с порхающих рук"
Что такое "торжественный звук? А порхающие руки - вообще верх пошлости.

И такая беда практически у всех "победителей" ??!!!
Как фальшивые горн и барабанная дробь на пионерском слёте.

Мерзото успешно рабобото.
Я никогда не пойму - конъюнктурных литпроизведеней и предательства ближних.


Последний раз редактировалось Алексей 27 дек 2014, 05:52, всего редактировалось 7 раз(а).

Вернуться к началу
 Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 27 дек 2014, 05:35 
Не в сети

Зарегистрирован: 06 мар 2014, 18:34
Сообщения: 18
И т.д. и т.п. Честно говоря, даже время тратить жаль на разбор остальных номинантов на победу в "конкурсе".
И эти судьи писали моему другу про недоступность и непонятность при отборе стихов?
Вышло в "победители" стихо даже с хромающей рифмой...
Господа, вы чьих денег и блатов будете?



Оно и понятно - очередной междусобойчик.


Вернуться к началу
 Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 27 дек 2014, 06:04 
Не в сети

Зарегистрирован: 06 мар 2014, 18:34
Сообщения: 18
Враньё дырявит мир

Враньё дырявит мир зубами нараспашку
и разделяет нас на честных и рабов.
Алеет, как закат последняя рубашка.
Повылезли наверх все тайны из веков.

И новые слова на старые мотивы.
И лозунги теперь святой водой кропят.
Готовы удила особенно строптивым.
Успешные рабы жируют на откат.

В рекламе прёт дерьмо цветастыми вьюнами.
Тщеславное ничто под модным партбельём.
Жируют нагло все, невыбранные нами,
по сущности своей продажное зверьё.

Восстал рассвет во тьму, распнувшись над рекою.
Достало до небес. Надежды никакой.
Дрова большой секрет тихонько приоткроют,
что в жизни правды нет счастливой и другой.

Суётно шает день бедою и заботой,
и разделяет нас на мёртвых и пока.
Униженных стократ, с мечтами о свободе,
убить в себе раба дрожит в душе рука.

И все живут сейчас, и молятся на небо,
на золото церквей, и на семью икон.
На шее казни миг висится оберегом.
Креститься на испуг ведётся испокон.

Распялилась луна, на местность наступая,
рентгеня облака страдательным: «Ты кто?»
Жизнь крутятся нолём, отчаянно, без края,
болеющих душой подвинув локотком.

Наверх, на самый верх, до взора демиурга
возносятся мольбы из глубины веков.
Туманистый закат бьёт в сердце Соннебурга,
раздетым у окна до внутренних оков.


Вернуться к началу
 Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 27 дек 2014, 06:12 
Не в сети

Зарегистрирован: 06 мар 2014, 18:34
Сообщения: 18
Поэту нужны для свободы

Нескромно торчат мелкотемья лито
и конкурсы ради тусовки.
Я тихо укрою за ворот пальто
и грусть, и презренье к массовке.

Бредёт, оглушая любая толпа,
тем более из графоманов.
Напялив признаний дурацкий колпак,
стоножится гидра обмана.

В параде амбиций тщеславия прыть
ползёт на вершины по спинам.
Своим за бесплатно (пусть свой ерундит).
За деньги любому витрина.

Собранием праздным шедевр не создать.
Живое зачахнет в болотах.
Для общества сплетен – пиарная гать
и трупы идей нищебродов.

Король всех поэтов, народный поэт –
от титулов тянет в зевоту.
Моложе и денежней? Совесть в кювет,
туда же талант и работу.

Уныло рассыплются в пыль или прах
поэт-короли лицедейства.
Потомки забудут названий размах
и табель поэт-королевства.

Поэзии, в общем, на титул плевать,
на всю суету рифмоплётов.
Лишь время, талант, карандаш и тетрадь
поэту нужны для свободы.


Вернуться к началу
 Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 27 дек 2014, 14:41 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 30 окт 2013, 02:01
Сообщения: 275
Откуда: Удмуртская Республика, Воткинский район, пос. Новый
Алексей, побойтесь Бога. Не выплёскивайте, пожалуйста, свою грязь на этот чистый сайт.


Вернуться к началу
 Профиль  
 
Показать сообщения за:  Поле сортировки  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 11 ]  На страницу 1, 2  След.

Часовой пояс: UTC + 3 часа [ Летнее время ]


Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 29


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

Найти:
Перейти:  
Создано на основе phpBB® Forum Software © phpBB Group
Русская поддержка phpBB