Игорь Царев - Пятая Стихия

Форум
Текущее время: 29 мар 2024, 02:08

Часовой пояс: UTC + 3 часа [ Летнее время ]




Начать новую тему Ответить на тему  [ 1 сообщение ] 
Автор Сообщение
СообщениеДобавлено: 03 сен 2014, 01:19 
Не в сети
Администратор
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 12 окт 2013, 20:24
Сообщения: 246
П-136 – ЗЕМСКОВ АНДРЕЙ ( ВЛАДИВОСТОК)

Незнакомому поэту

Нас вырубают из жизни, а мы не успели
Важное дело доделать, услышать друг друга.
Время не ждёт, по проспектам беснуется вьюга,
Спит под застрехой грядущее время капели.
Нас высекают из камня, как будто мы – искры,
И отливают в металле, как будто мы – пули.
Всем говорили мы правду, себя – обманули...
Встречи стремительны были, прощанья – небыстры.
Только что с девочкой ты целовался в подъезде,
Не приглашённый домой, убегал без оглядки.
И вот – смотри-ка – наводит иные порядки
Новое время, - и сын дарит розы невесте.
К старости плата за страсти - лишь время метели.
Что ж ты от счастья бежишь, недогадливый мальчик?..
Дунул нечаянный норд - облетел одуванчик.
Вновь его золота мы разглядеть не успели…

Борису Чичибабину

По ранней позёмке, по лужам
Шагает, одетый тепло,
Борис Алексеич Полушин –
Бухгалтер в трамвайном депо.
Рукой прикрывая зевоту,
Сморкаясь в линялый платок,
Торопится он на работу.
Скользит под ногами ледок.
Друг друга толкают плечами,
Штурмуя трамвайный вагон,
Его земляки-харьковчане,
Такие же с виду, как он.
И общей толкучке послушен,
Сжимает казённый билет
Борис Алексеич Полушин –
Без права на Слово поэт.
«На ты» с нелюдимой судьбою,
Он права достиг одного:
Жить в мире с людьми и с собою –
И быть не от мира сего.
Заветные строки до срока
Под спудом тяжёлым лежат.
Терниста к свободе дорога,
Непреодолима межа.
И всё же, и всё же, и всё же
Не выпита чаша до дна.
Ударит морозом по коже
Звенящая строчка одна,
Заставит рыдать и смеяться,
Зажжётся свечой на окне, -
И мысли о том, чтобы сдаться,
Сгорят в её чистом огне.
Взойдёт, говорят, что посеешь.
Захочешь свернуть – да нельзя.
Не Вам ли, Борис Алексеич,
Дарована эта стезя?

Игорю Цареву

Весь апрель никому не верь,
Да не верится в ту примету.
За поэтом закрылась дверь.
Светлым был — и ушёл по свету.
Несусветная наша жизнь,
Суета, маета, работа...
Вспоминаем опять кого-то,
Лишь споткнувшись о край межи.
В сотый раз — тот же самый ход,
Не убавить и не прибавить.
Верный рыцарству Дон Кихот
Был всегда равнодушен к славе.
И — взаимно. Она к нему
Тоже нежности не питала,
Потому что ничтожно мало
Её блеска — рассеять тьму.
Нужен свет — не слепящий, нет:
Мы и так, как щенки, слепые.
Нужен тихий, спокойный свет, -
Отряхнуть от чердачной пыли
Наши души, заштопать их,
Сердцу певчему дать свободу
И, как будто живую воду,
Пить пригоршнями чистый стих.
Но часы на стене — тик-так,
Волос бел и спина сутула.
Позабытый его пиджак
Остаётся на спинке стула.
Стали светлыми небеса,
Принимая легко поэта.
В этот день было столько света,
Что слезились у всех глаза...



П – 1109 –- ПРИЛЕПО НАТАЛИЯ ( ТОЛЬЯТТИ)

Все тот же снег

Все тот же снег, все тот же сон,
Как на повторе.
Тяжелый воздух заражен
И тошнотворен,
Как дым от тлеющей травы,
Уснувшей насмерть.
Как долгий запах синевы,
Прожженной красным.
Горит, горит, но изнутри,
Роняя пепел.
Сухим костром горит, горит
И небо теплит.
Кромешный пепел, словно снег,
Болеет серым.
Произнесу тебя во сне,
Как через сердце.
Как через время, позову,
Теряя имя.
Но заострен до боли звук,
Невыносимо.
Бессильно зажили слова,
Как будто раны.
Горит уснувшая трава
Под пеплом рваным.
И полумрак, как полубред,
Цвета сжижает,
То обретая силуэт,
То искажаясь.
В какой-то сумрачный провал,
Как в сон печальный,
Я возвращаюсь проживать
Тебя сначала.
До черноты гореть, гореть
В дыму разлитом.
Я сам себе сегодня смерть.
А ты - молитва.
Горячий снег зажат в горсти.
Февраль просрочен.
Прощай. Счастливого пути.
Спокойной ночи.

Со спины

Энн приходит ко мне по ночам, называясь сестрой,
Позабытой внутри потускневшего фотоальбома.
Энн рисует меня со спины голубиным пером.
Остриём по живому.

До утра выцветающей, неутоленной бедой,
Цепенеющим сердцем, простуженным, комнатным летом
Энн поет надо мной, словно плачет тяжелой водой
Над погашенным светом.

Будто кто-то из нас не дождался последней зимы,
Белой - белой, как смерть, как щемящая грусть, молчаливой.
Будто долго и страшно глубокая рана земли
Зарастает крапивой.

Безутешная Энн, чей колодезный голос-стекло,
Поменявшись со мной, с каждым вдохом становится старше.
Прижимается к боли густым, сбереженным теплом,
Темнотой нараспашку.

Энн приходит ко мне по ночам, называясь сестрой.
Затяжная бессонница, песня моя ножевая.
Энн рисует меня со спины голубиным пером,
Будто я улыбаюсь.

Дерево

Тяжесть ветвей истончая до черной воды,
Горькое дерево пьёт неподвижную ночь.
Но тридесятую зиму внутри утолить
Неба не хватит, останется скомканный дым.
Некуда будет печалью кричать ледяной.
Дерево, дерево, что у тебя болит?

Некуда петь обожженными горлами птиц,
Прятаться голосом, что горячее, чем кровь.
Мёртвое дерево ствол пересохший кривит,
Будто не может уже ни простить, ни спасти,
Копит нетающий снег под сыпучей корой.
Девочка, девочка, что у тебя болит?



П-110 – САРЧИН РАМИЛЬ ( КАЗАНЬ)

Осень

Длиннее ночи, дни короче –
Всё ближе к осени дела.
И вот ни дня уже, ни ночи –
Сплошная мгла.

И день, и ночь – сплошные тени,
И всё длиннее и длинней.
А что же мы ещё хотели –
Пора теней!

И звёзды гроздьями поспели
И чаще падают они.
У речки Сюнь, родной купели,
Грустит тальник.

И убывает птичье пенье –
И всё печальнее душа.
Деревья тают постепенно,
Листвой шурша.

Меняются деревья в цвете:
На их тысячелистье лиц
Застыла грусть-тоска по лету,
По пенью птиц.

Но мы почти не замечаем,
Как лист уходит за листом,
И только по своей печали
Поймём о том

И, сколько песен мы не просим, –
По безответности немой!
Уж лето обернулось в осень,
А та – зимой.


Солнце

И солнце осенью стареет:
Едва прореживая тьму,
Оно уже почти не греет,
Не нужно стало никому.

Не важно никому, взошло ли,
Торит ли светлые пути.
И вот – живём как поневоле,
И что ни день, то ночь почти.

И вот – тревожимая снами,
Без солнца старится душа…
Не важно: осень ли, весна ли,
Зима ли, лето ли – дышать

Дано нам только под светилом
И видеть сны о небылом.
Нет, это не оно остыло,
Остыли мы – и поделом

Нам тьма тоски и мгла печали…
Нет, виновато не оно,
Что мы его не замечаем
И так тревожно и темно…


Последняя листва

Пора переселенья душ
Творится будто бы на свете!
По осени, от первых стуж,
Листвою окрылился ветер.

Но с опереньем золотым
Ему кружить совсем немного:
Сгорят осенние листы,
Падут на землю одиноко.

И в том не осени вина –
Она сама-то мимолётна.
Что жизнь утратами полна,
Печалиться из года в год нам.

Но как не верить чудесам:
Едва успеет опуститься,
Листва грустит по небесам,
Подобно перелётным птицам.

И быть однажды перестав
Листвой, собьётся в птичью стаю –
И ни единого листа
Ни в мире, ни в душе не станет.

Но, впрочем, и душа сама
Когда-то обернётся птицей…
А там, за осенью, зима
В окно крылами постучится.



П-1151 – 1151 - ДЕМИЧ АЛЕКСЕЙ ( ДНЕПРОДЗЕРЖИНСК . УКРАИНА)

Любовь – это Бог.

Бхагаван Шри Сатья Саи Баба
Я убил бы того, кто придумал любовь!
Я убил бы того иноверца,
Что на радужке мира в кайме голубой
Нацарапал гвоздём контур сердца!
Жаль - по лестнице дней не вернуться назад,
Разве память нахлынет волною –
Синь в глаза, прочь слеза – вновь бушует гроза
Над весной молодою шальною,
Вновь безумием дышит ночная метель,
Вновь мурашки по коже средь лета,
И Отелло сорвал дверь входную с петель
И опять умирает Джульетта,
И опять полрайона от шума не спит –
Всё любовь – в сплетнях, в бреднях ли, в броднях,
Но изюбром ревёт восхищённый пиит
И бренчат пацаны в подворотнях
Всё о ней об одной, только зря это, зря –
Ей не стать пятым временем года –
Неспроста изукрасилась кровью заря
И мальчонку изводит икота…
Это к горю – тебе каркнет ворон любой
И приметы твердят – на беду, мол!
Я убил бы того, кто придумал любовь,
Если б вдруг он её не придумал!

Притоку Днепра реке Самара посвящается

Месяц над Самарою
Кляксою лимонною.
Над протокой старою,
Как перед иконою,
Ива одинокая
Сватьей златорунною...
Слышно, за осокою
Плачет мавка юная…
Ей под сенью ивовой,
Обернувшись колпицей,
Вновь ждать несчастливого,
Что в ночи торопится -
Не её ли суженный? -
Тропкой мимохожею...
По воде простуженной
Рябь гусиной кожею!
Пусть судьба - обманщица
Бродит замарашкою,
Лишь октябрь расплачется,
По спине мурашками
Рифмы! Вновь листается
Листопада книжица...
Осени - скиталице
Вдохновенно пишется!
И дотоле в радость стих,
В сладость жизнь, доколе нам
Небо для пикантности
Звёздами посолено
Круто, чтобы вербовой
Венчанный тиарою,
Рдел печатью гербовой
Месяц над Самарою!


Прощание с Ялтой

Вот и куплены билеты…
Сев на свёрнутый матрац,
Я смотрю на город этот,
Словно вижу в первый раз.
Распальцованы платаны
В тусклой дымке января,
Из пустых глазниц фонтанов,
Морщась, скуку пьёт заря.
Зимний вечер за оконцем,
Раскрывая чёрный зонт,
Уронил небрежно солнце
За продрогший горизонт.
Ни светила, ни награды
И ни памяти в веках,
Только цвет губной помады
На беспечных облаках…
Снулый ветер вдоль заборов
Теней подметал следы,
Укрывался зябко город
Пледом колкой темноты.
Вдруг под рокот моря грёзный
В рюшах пальмовых кудрей
Засияла Ялта звёздной
Бахромою фонарей.
Заметался мрак сутуло
Средь гранита и плюща
И волна слезу смахнула,
Словно ждать пообещав.
Знать, пора… Как безутешно
На витрины каплет грусть…
Верить хочется, конечно,
Что сюда ещё вернусь!



П – 1126 – ДРОБОТ ВАСИЛИЙ ( КИЕВ)

На берегу Стикса

Не плыви ко мне подольше, Харон.
Сколько лет тебя я жду, – не спеши!
Нет спасенья от крикливых ворон,
Есть надежда на спасенье души.
Я в кустах стою, у самой реки,
Доплетаю на досуге строку…
Не взыщи, волна, и дальше теки –
Столько есть свободных мест на веку,
Столько мест в годах –
не только что мне –
Миру хватит, чтоб забыл сам себя…
Не плыви, Харон, скачи на коне,
Или, может быть, плыви не сюда.
Дописал строку и начал строку,
Рифмы верные, и слог не тяжёл…
Говорит река: «Я мимо теку.
А Харон к Аиду в гости пошёл».

На белом свете чуда нет.
Арсений Тарковский

А чудо, всё-таки, бывает,
Оно направлено сюда, –
Желает или не желает,
Но – есть, и всё!
И нет суда.
А чудо есть.
Оно случится,
Когда утратишь всё,
что есть,
Когда надежда
отвратится,
И вдруг останется
лишь честь.
Пребудет сирой и нагою,
Без направления пути:
Земля возникнет под ногою,
Звезда укажет, как пройти,
Соломка ляжет
через пропасть
И стойко выдержит шаги,
Судьбою правленая
пропись
Позволит встать с другой ноги, –
И слово зазвучит на лире,
Само придя на сердца зов…
И сразу легче станет в мире,
И жизнь откроется с азов.


Рождество

И снится мне вертеп святой,
Такая тёплая картина:
Звезда парит над темнотой,
И дует ветер беспричинно.
Овца жуёт, и дышит вол
Так шумно, словно хочет плакать,
Укрыт сухой соломой дол,
Снаружи – оттепель и слякоть.
А что поделаешь, – зима
Почти в зените. Светит Вега,
Но двери заперли дома,
И хлев сгодился для ночлега.
А то, что в нём произошло,
Пришло, неведомо откуда,
Покуда не добро, не зло,
Но – обещание и чудо.
Оно займется, как свеча,
И всё начнётся этим мигом,
В котором свет летит над миром
По траектории луча…



П – 111 – ЛАЗАРЕВА ОЛЬГА ( КРАСНОДАР)

"Степень одиночества... души"

Осенних откровений эпилог –
Трезвею, постигая слово "больно".
Не уместив в лирический эклог
Безумный крик... на выдохе... "Довольно!.."
Довольно слов, помноженных на ложь!
Не полосуйте душу пустословьем,
Не унижайте истину злословьем,
Найти пытаясь неразменный грош...

Не возводите в степень пустоту,
Где плотность тишины равна разлуке...
Испив до капли веры чистоту,
К Создателю протягиваю руки,
Но тусклый нимб не оттереть виной...
Звон колокольный, как и звон кандальный –
Звучит над миром эхом поминальным,
Стирая лица за моей спиной...

На пару с Босхом вглядываюсь в ночь,
В иголку лет протягивая строки...
И так ничтожно мало – превозмочь
Судьбой преподнесённые уроки
Неразделённых, выстраданных чувств...
Исходники потеряны в дороге.
Подведены беспечности итоги,
Жизнь превращая в череду безумств...

Прозрачный палантин моих надежд
Укроет страхи в зоне Отчужденья,
Где в сонме лжепророков и невежд
Я попрошу хоть капельку терпенья,
Умения поверить и простить,
Разменивая боль на бесконечность...

И с лёгкостью раздаривая Вечность,
Усталый Кукловод натянет нить...

"Обратный отсчёт"

Пошёл отсчёт...
Запущен метроном...
Великий Зодчий дарит "утешенье" –
Грехи уравновешивать прощеньем,
Крестом – осину...
К жизни на поклон
Выходят судьбы, даты, имена...
Насмешкой Брута – скомканная вера.
И Вечности пустые семена
Раздаривает глупая химера*...

Девятый круг...
Порочный...
Роковой –
Предательства обитель и темница,
Где чёрных дней тосклива вереница
И голоса', звенящей тетивой,
Бичуют мысли, слух... et cetera'*...
Над бездною ступень – всё та же бездна! –
Молитвами из "завтра" во "вчера"
Врачует... но нещадно пасть разверзла...

На троне Фарс...
Прислуживает Зло,
Изнанки душ кромсая на лохмотья.
Натягивая Времени поводья,
Оттачивает болью ремесло –
Б е з у м и е... ... ...
Парадоксальность дней –
В приумноженьи мудрости печалью.
И выход скрыт из города Теней
За пятой Изумрудною Скрижалью*...

Разломлен хлеб...
Процежено вино...
Пол шага до последнего причастья
В Безмирье, на пороге двоевластья,
Где Свет и Тьму узнать предрешено...

Уходит жизнь в иную ипостась...
Всё реже восклицают "Аллилуйя!",
Познав порок и пагубную страсть...
Лишь Тот молчит,
о Ком
не сто'ит всуе...


* химера – неосуществимая, несбыточная мечта;
* et cetera' (etc) – и так далее;
* Изумрудные Скрижали тота-атланта (Гермеса Трисмегиста) –
древние тексты, датированы примерно 36000 годами до н. э.


"Город"

Заноябрило... Сбывшиеся сны
Уходят в небо табором, привычно.
И холода, бесстыже и цинично,
Ласкают тело под покровом тьмы...

Прикуривает ночь от фонарей,
Затягиваясь дымкою тумана.
Упрятав, с обещанием обмана,
Краплёный туз... у жизни в рукаве...

В формате бесприютных городов
Невстречи так болезненно печальны,
Слова пусты, обиды поминальны...
И клятвы, те, к которым не готов, –

Осколками разбившейся мечты
По тишине царапают тревожно,
Вычерчивая "первый круг" безбожно
На плоскости душевной нищеты...

Бессонница бульваров и мостов
Наматывает нити километров,
Сплетая боль закатов и рассветов
Из пламени языческих костров...

Мой Город помнит всё, что было "до"...
За миг до сотворения Печали...
Ещё слова "Распни!" не прозвучали...
И на Голгофу нет ничьих следов...

Уходит ночь... Порочна и тиха –
В небытие – рассвету отдаваясь...
И в полынью души нырнут слова,
Как и тогда – бездумно – о т р е к а я с ь

От Истин, соблазнившись подаяньем...
На откуп выставляем наготу...
И замещая смыслом пустоту –
Мостим дорогу в небо...
Покаяньем... ... ...



П – 1174 – АЛЕШИНА АЛЕНА ( ВЕЛИКИЕ ЛУКИ)

Роза Нила
1
Если б ты меня любил,
Если б я тебя любила,
Нам была бы парой крыл
И могила!..
Если б ты от них устал,
Если б я от них устала,
Нам и… этой пары скал
Было б мало!..
Потому – не обделил
Бог чутьём, и обронила
Стих, как Стикс бы не делил
Дельтой Нила!..
Розу к ране приложив –
Подорожник сердцу лживый,
Над твоей держу зажим
Рваной жилой!

2
Роза – пластырь плохой:
Чем ближе
К ране сердца, тем глубже в рану! –
Куст (!) вжимаю рукой:
«Иди же!» –
Сердцу быть и не быть рвану!

3
И когда обернусь зимним часом
В твоём дому,
И сорву настежь двери,
И в окна вдавлю мороз,
Ни за что не думай,
Что я не нужна никому! –
Не корявость слов, но корявость пальцев –
И ты замёрз!
Ведь когда обернусь летним мигом
В твоём саду,
Затрещит в палисаднике
Жаркая связка дров:
От корней и сучьев,
Извергшихся, как в бреду,
Из огромной жилы,
Которая гонит кровь!


След предшественника

След на белом снегу
Не закружит пурга.
Не обгложет мороз
След на белом снегу.
Я почти на бегу
Испоконный курган
Приняла за откос:
Повторюсь – на бегу!
Каждой чёрточкой век,
Каждой складочкой губ –
Воссоздать… затвердить…
Одолжив… заиграв…
Я невестою рек –
Через горб, через круп –
Не смогу запрудить
Стоеросовый сплав!
У меня – твой портрет,
Перестроенный в чип,
Чей процессор морально
Уже устарел,
Но которого хватит
На тысячи лет
И на тысячи самых
Занозливых стрел!
Первый след на снегу.
Первый год без причин
Причинять одиночество и неуют.
Я одна – не могу.
Мне – одной – не молчи! –
Как не часто любимым
Ребёнка зовут!
Остаётся увесисто
Ухнуть с ветвей
Снежным обухом
Олуха по голове.
Ну, так можно –
По самую шапку бровей, –
Как устал от открытий
Своих Гулливер?!
След на белом снегу –
Через снежный фасад,
Через двор, через сад
И – до самых вершин:
Исполинный курган,
Испоконный уклад.
И за этим – Душа!
А вокруг – ни души…


Цеховое родство

Больше – дарить некому…
Пишется – в полночь и в стол.
Пишется – тихому зеркалу
С дальним родством.
Нет ничего удивительней
Тайны в ночи:
Давние прародители –
Знай и Молчи!..
Кот рыжехвостый придирчиво
Чешет закрылки ушей –
Даром природа забывчива
Глупых мышей! –
Пишется, всё-таки пишется,
В дерзости сил затаясь:
Мышка и правая «мы-ши-ца»
С миром выходят на связь!
Было ли кем-то завещано,
Или сама навлекла
Страсть!.. Как пропащая женщина –
Крен на семейный уклад!
В обе руки руки будущих
Законодательниц мод:
Так с дочерьми – дамой будучи –
Мать на прогулку идёт.
Завтра же – чешет с авоськами:
Так же – в обеих руках…
Тявкает с наглыми моськами –
Треплет Судьбу за рукав…
Всё ей неймётся, обедешней.
Тайна – приходит в ночи! –
Кто ты, мой сродник намеднишний:
Тс-с! Знай и молчи!..



П-172 – СУХАНОВА ВЕРА ( СМОЛЕНСК)

Зеркало

Что такое беспамятство -
Дар, наказанье, проклятье?
Избавленье от старых утрат,
Огорчений и бед?
Перед зеркалом этим
Надела прабабка моя подвенечное платье
И взглянул в сорок первом
В него напоследок с порога мой дед.
Долгим взором вглядеться в себя...
А придут - и накинут
Занавеску из чёрных и душных
Тяжёлых платков,
Из зеркальной души
Тебя молча и прочно изымут
И поселят в округе
Неслышных слепых мотыльков.

***

Над Черноморским побережьем
Сияньем озарён восток,
Восходит солнце в славе прежней
И на зубах скрипит песок.
Под пеплом древности - селенья
Безлюдный сторожат залив,
От пережитого волненья
Глаза усталые прикрыв.
Прошли и годы, и народы.
Так много пало стран и стен,
Пока сюда сносили воды
И Танаис, и Борисфен.
Пока накатывали войны,
Пока гасили здесь умы
В злотворных испареньях поймы
Бельматые глаза чумы.
Мир - золотой орех - расколот.
Но кто-то всё же смог в пути,
Пройдя двенадцать чёрных комнат,
Частицу света обрести.

Замысел

У хищного солнца лучи жестковаты,
Но море залижет ожоги и раны.
Задуман закат над горами багряным,
Задуманы запахи чая и мяты.
И дыни даны, пахнет мёдом их мякоть.
Исполнены персики нежного сока,
Настали плодам заповедные сроки,
И странно о доле их думать и плакать.
Прекрасно замыслена роща самшита,
Её тишина и крутые подъёмы,
И птицы над нею висят невесомо,
Как будто бы птицами небо прошито.
Во всём наблюдается мысль и забота.
И дабы секреты не выдать все разом,
Дано ощущенье, что есть ещё что-то,
Чего не постигнут ни чувства, ни разум.



П-112 – ДЕНИСЕНКО СЕРГЕЙ ( ОМСК)

Про крохотный и смешной кораблик

В душе, как мираж, дрожит,
из детских ещё времён...
Тот сон назывался – «жизнь»,
иль жизнь называлась – «сон».
Корабль предо мною встал –
и крохотный, и смешной.
Но я почему-то знал,
что этот кораблик – мой.
Я весел был, молод, смел,
и мир мне казался мал,
и я на кораблик сел,
и я капитаном стал.
Я крепко штурвал схватил,
я точно направил свет...
О, как я отважно плыл
в течение многих лет!
К стихам попадал я в плен,
свой голос делил на всех,
я был на подмостках сцен,
и даже имел успех.
Дни – как за строкой строка,
как кадры бегут в кино.
И стало перо в руках
привычным уже давно...
Но странный момент настал:
вдруг вижу – уныл рассвет;
и что-то дрожит штурвал;
и мне уже много лет...
Даёт мой кораблик течь,
поскольку на рифе риф.
И давит на плечи речь,
в которой так много рифм.
Как будто попал я в круг,
по кругу мне век кружить.
Уходят за другом друг,
а я продолжаю плыть.
Уже не вперёд, а вниз
смотрю под кукушек счёт...
И слышу приказ: «Держись!
Ведь всё впереди ещё!..»
О, кем же приказ мне дан?
На берег смотрю без сил, –
там старший мой сын – Иван,
и Павел – мой младший сын.
И я им кричу: «Ура!»,
и я им машу рукой.
...И снова плывёт корабль –
и крохотный, и смешной.

Актёрская сказка
Меч тяжёл. Не ощущаю рук.
Бутафоры явно постарались.
Змей-Горыныч рухнул, оскандалясь,
Без голов (в количестве трёх штук).
Дом покинув, выйдя за порог,
Не мечтал я выжить. Думал – сгину.
Пот солёный разъедает спину.
И чугунна тяжесть у сапог.
Ждать подмоги? Да прожди хоть век!
Это – то же, что добыть лекарства
В тридевятых-трипроклятых царствах,
Где цари не нюхали аптек.
Под мужские «ух» и бабьи «ах»,
Под фольклорный юмор песен Кима –
Я разил чудовищ и кикимор
В наизадремучейших лесах.
Сказка? Бросьте! Чёрный адский труд!
Отдых по звонку – он был как милость,
Ибо ночь бессонная вместилась
В десять перекурочных минут.
И никто не знает – где я был,
Чьи в меня впечатались румяна...
Как ты засмеялась, Несмеяна,
Когда утром я заснул без сил!..
А потом... Какой тяжёлый меч!..
Предо мной, коленопреклонённы,
Выли туполобые Додоны,
И валились гóловы их с плеч!
Кто-то мне шепнул: «Угомонись!
Али захотелось криминалу?..»
Оттого, наверное, к финалу
Глупости большие начались.
Я подонков с миром отпустил,
Распахнул я в царский зáкром двери...
Но народ (народ!) в меня поверил!
Это я к финалу ощутил.
Я, ребята, сделал всё, что мог.
Правда, выжил Змий один зелёный…
Всё, ребята!.. Только пот солёный.
И чугунна тяжесть у сапог.
Цацки – в море! В небеса – картуз!
Наплевать, что их нигде не купишь!
Пальцы левой – складываю в кукиш,
Пальцы правой – подношу ко рту, –
И не степь, не поле, а векá
Оглушаю троекратным свистом!..
Надо быть талантливым артистом,
Чтоб сыграть Ивана-дурака.

Золотой ключик (Монолог папы Карло)

Если б нечего совсем
было делать,
то тогда б я сочинять
начал повесть
про людей, что зажирели
от денег,
но в которых сохраняется
совесть.
Просто нé к кому с бедой…
Просто старый…
Может, повесть потрясла б их
настолько,
что я больше б не сидел
на базаре,
дабы выпросить хотя б
пару сольдо.
Вы не думайте, что Карло
бездельник,
и не надо растрезвонивать
«новость»:
мол, сидит в каморке чудик
без денег,
демагогию разводит
про совесть.
Просто холодно крутить
самокрутку…
Просто слишком горек дым
никотина…
Просто время продавать
свою куртку –
надо «Азбуку» купить
Буратино.



П – 1121 – ЖИЛИНСКАЯ ТАТЬЯНА ( МИНСК. БЕЛОРУССИЯ)

Невстреча

Тлел пятном аляповатым разнесчастно хмурый золак,
Рожи корчил грязный постер под влиянием ветров.
Сквозняки по переходам щекотали сонный город,
Просыпались банкоматы, глупо фыркало метро.
Осторожно крались тени чьих-то вкрадчивых эмоций,
Пряча лица, пряча взгляды, запихнув себя в пальто.
И рассасывались кольца заводского злого смога.
В них ругались чьи-то жены на неряшливость авто.
Я пошла на эту встречу, захватив с собой обиду,
Неуверенность улыбки, неприкаянный смешок.
Пару капель валерьянки… Макияж для супер вида.
Три, четыре поцелуя и коньяк – на посошок.
Слава богу – не приехал, не увидел, не обидел.
Не оставил без надежды. Не случилось, не сбылось.
На неделю смело можно позабыть про образ гида,
Можно, словно дикой псине, бросить сердцу эту кость,
Что еще я интересна…
Привлекательной походкой,
Не по возрасту нарядом, разговором ни о чем.
Просыпаясь, сонный город, кое-где лечился водкой
И пытался строить планы постсоветским кирпичом.
Зашивал свои карманы, расширял свои границы…
Сочинял свои кошмары и кошмарно пел о том,
Что всю ночь метались кони, на конях скучали принцы.
И дразнился рваный постер языкатым лоскутом…


Кружка

Из-под сколов и обломков время вылезло наружу.
Беспокойной мелкой дрожью память ёжилась, ворчала.
Я всего лишь чищу кружку, я всего лишь мою кружку,
Допотопную жестянку, у которой нет начала.

Кем, когда, зачем, и сколько – где ответы на вопросы.
Чем измазан бок, перловкой, или да – кусочком сала…
Чем пахнуло, чаем, водкой, может медным купоросом?
И кого она от пули скользким краешком спасала?

Что с неё мне – память детства, пальцы бабушки и мамы.
Пар, нависший над землею, злость воды в огонь попавшей.
И колодец по соседству, самый чистый, самый, самый…
Сок березовый, слезою на кривое днище павший.

Миг игры, в которой мячик должен ей сказать спасибо.
И костер с гитарой юной, и поэт, влюблённый в мяту.
И советские поездки – стройотряды по Турксибу.
И рюкзак простого кроя, в сколиозе виноватый.

Белый цвет, под запах хлора полувнятные улыбки,
И зубовный гадкий скрежет о края моей бедняжки.
Шум в ракушке, бриз, «Боржоми». «Не скучай» - с морской открытки.
Позабытый после детства, добрый дух молочной кашки.

Я её отчищу, все же – подождет посуды племя,
Вид для свалки, он абсурден в современной амплитуде.
Ведь по сколотой каёмке здесь моё застыло время.
Я не знаю про начало, но при мне – конца не будет

Одинокое

Стучится дождик – мельчает осень,
Взвывает тихо погодный штамп.
На этом фоне мелькает простынь,
Почти кулиса балконных рамп.
Сыреет воздух – стареет липа
Замерзли ветки – а в них душа.
Мотив небрежен – бемоль и всхлипы.
Тональность та же – не антраша.
Не разбирает в карманах цацки,
Не раздувает порывы щек.
Играет кто-то не по-кабацки,
А так, что ноет легонько бок.
В районе слева, под пятым с краю…
Допью, простите – пора домой.
Возможно позже – он доиграет…
А нынче воздух глухонемой
Калечит горло, чуть намекая,
Про лигатуру и мундштуки:
«Не будет ада, не будет рая,
А просто осень». И не с руки
Срывать с веревки бельё растяпы.
Метаться птицей сквозь полумрак.
И слушать, словно и через клапан
Гудит: «простите осенний брак».
Простите ноты, простите слёзы.
Дурацкий слоган и примитив.
Мельчает осень. Шумят березы
Опали листья –
одна…
один…



П-116 – БЕРДАН ЮРИЙ ( АМЕРИКА)

Мужская игра

Усталый костер осыпался золой.
Мы с другом убитого лося кромсали...
А в озере нервные звезды плясали,
И ночь была ветреной, лунной и злой.
Когда ты забудешься, хищница-ночь!?
Мужская игра. Кровь на пальцах. Охота.
А та, что люблю, обнимает кого-то,
И спит за стеной их трехлетняя дочь.
И стыла тоска на лосиной губе,
И черное мясо над жаром вертелось,
Ах, ночь! Ах, ты стерва! И мести хотелось,
Безжалостной мести хотелось себе!
За то, что мой выстрел не смог мне помочь –
Напрасна хребет раздробившая пуля...
За то, что потешно лопочет «папуля!»
Не мне, засыпая, трехлетняя дочь.
Все поздно. Все зря... Хоть моли, хоть божись!
Я жив или нет – это ей между прочим...
Ножи о валун мы размашисто точим
И снова терзаем недавнюю жизнь.
Ночь смотрит в окно, глаз – корявый пятак.
Не та ночь – другая.... И хочется мести:
Цикуты, костра и расстрела на месте
За все, что когда-то случилось не так.

Любовь и спецназ

Забудем мы. Забудут нас.
Опять – взглянуть, не излечиться...
Неужто вновь она случится,
Теперь уже в последний раз,
Любовь-волна, любовь-волчица!
Глаз – бархат. Темно-сер окрас.
Сожмет клыки, вопьется в горло,
Прибоем рук всплеснет покорно.
Забудем мы, забудут нас...
За стенкой снова крутят порно,
Мечтою пахнет ананас,
На кухне кран журчит минорно,
В Неваде смерч, футбол в Ливорно,
И с неба падает спецназ.
Глаза – закат. И ночь близка.
Гремит метро, дрожит посуда.
Неужто вновь – любовь-простуда,
Любовь-война, любовь-паскуда!
В настенном зеркале тоска:
Небритый тип глядит оттуда
И вертит пальцем у виска.

Фата Моргана

Мираж, фата моргана, круговерть
На скорости двадцать шестого кадра:
Нет ничего - начало только завтра,
Есть только бездна вод, земная твердь,
Ни горя, ни улыбок, ни азарта,
Ни пенья птиц, ни грез в начале марта,
Ни звезд, ни неба – некуда смотреть,
И предсказать мне жизнь мою и смерть
Не сможет в нашем скверике Кассандра.
И я никто и звать меня никак,
Еще платан не вырос возле дома,
И с первенцем, заснувшим на руках,
Не ждет меня до первых звезд мадонна.
Нет бомб и пуль, не тонут корабли,
И день в Спитаке безмятежно синий,
И безрассудно молодой и сильный
Еще не задыхаюсь от любви
Нечеловеческой, невыносимой.
Еще земную твердь не погребли
Ни доллары, ни евро, ни рубли,
Ни пепел «близнецов» и Фукусимы.
Все впереди: надежда-правда-ложь,
Мгновение, что сотни жизней длилось -
На белой блузке бабушкина брошь
И девичьего лифчика стыдливость,
И первых губ застенчивая дрожь,
И губ прощальных северная стылость.
За перевал, где ужас и война,
Уйдет гроза, в полнеба полыхая.
Погода дрянь и видимость плохая,
И Голодной степью пелена -
Коричневая пыль, стена глухая,
И тусклая, как фикса вертухая,
Зависнет узкоглазая луна
Над сумасшедшими заревом Шанхая.
И задымится в двориках сирень,
И безоглядно мы в добро поверим,
И вечер взвоет тысячью сирен
И прыгнет на Манхеттен рыжим зверем.
Еще услышать той шальной весной
Звучащие из Домского органа
Бесстрастность дюн и ярость урагана,
И нежность вперемежку с сединой,
И то, что было-не было со мной,
И то, что есть и нет - фата моргана.



П-1223 – ЛИПШТЕЙН АННА ( МИНСК. БЕЛОРУССИЯ)

Нет, я не целовать твой скорбный рот
хочу/пришла/приду — подставь любое.
Во мне такая тяга не живёт,
как нежность в зиму сливовым подвоем
не схватится, ведь у температур
свои заботы: стынь смертоточива —
в ней вымерзает, в общем-то, не слива,
а неуместность синтеза культур.

Да, я не целовать — изломом — рот.
И что бы в подреберье ни стучало,
во мне сближенья акт наоборот
развёрнут — к бесконечному началу,
бегущему от самого себя,
где всё возможно, но необратимо,
и лишь во снах за маской анонима
сбывается твой образ второпях.

Так я не целовать усталый рот,
но жить во льду, пуская оный в обжиг,
не с притяженьем,
а стремленьем -от,
и радостью, что это невозможно,
поскольку есть во тьме ориентир.
И близорукость не испортит дела —
стрела не отклоняется от цели,
когда с любовью выпущена в мир.

Дождь

Дождь зарядил, и опять не видать ни зги
(словно в погожие дни эту згу увидишь)
Крикнешь во двор — лишь пойдут по воде круги.
Тонет мой город Китеж.

Дождь — это повод остаться в шести стенах
(можно подумать, что в вёдро смогла бы к морю).
Время для книг, ибо еже писах — писах
Иммануил и Сёрен.

Ливневый штрих татуирует плошки спин
(будто способна смотреть на чужие лица)
Дождь — это надоба плодной земной любви.
Как с ней ужиться?

Свет — изнутри, только кажется — далеко;
mail, телефон — искушенья похлеще змея,
но потревожить такой вот тоской — его —
разве посмею...

Дождь — это время (трактаты? молитвы?) читать:
"Боль — неизбежная к истинной вере подвижка"
...что ж засыпаю в расстрельное утро опять
с тоненькой книжкой...

Чувство, как будто проснуться — без разницы где.
Тело подводит,
так, может быть, дух окрепнет.
В дождь даже грешные могут ходить по воде,
и подниматься на небо.

О музыке

Туман и тошнота.
Ни встать, ни сесть.
Найдешь себя увечным эмбрионом.
Начнётся утро, видимо, не в шесть,
а как отпустит...
Здесь — не явь, не сон, но —
граница,
словно жизнь берет своё
через тебя, как через фильтр Кента.

В раскрытое окно навзрыд поёт
безвестный птах
с египетским акцентом,
а слух дичится песенной строки, —
в неё на чувствах чувственность сползает,
как с потолка — на нитях — пауки
с холодными и хищными глазами.
Звук тянется молочным киселём,
звук липнет к барабанным перепонкам,
звук требует вниманья —
и на нём
сам, как паук, висишь на нитке тонкой
меж потолком сознания, где Бог,
и полом, не прописанном в законе.
Куда девать четыре пары ног,
когда впадёшь в мыслительную кому, —
ни духовник не скажет, ни врачи...

Поэтому — один в пустой квартире
закрой окно,
и сам в себе звучи
не выше, но — мощней всех музык мира.



П-185 – МУДРОВА ЕЛЕНА ( ХАРЬКОВ. УКРАИНА)

Мысли ни о чем

Откуда столько мыслей ни о чём?
А воздух застревает за плечом —
Под потолком, за окнами, за дверью.
И надо бы, наверное, проверить,
Хотя бы попытаться сделать вдох...

С тобой не разговаривает Бог.


За окнами такая нынче даль

За окнами такая нынче даль —
Пронзительная — вся как на ладони!
По мебели в забытом Богом доме
Гуляет солнце. Кончился февраль,

А ты уже не в силах отменить
Ни лишних слов, ни вымученных строчек —
Благословенно горе одиночек,
Вписавших ослепительные дни

Прозрачной кровью высохших чернил
В пустой страницы мрачную пустыню.
Но как смиренно веруешь отныне!
Поскольку — спас, и даже — сохранил.


Нет человека

Нет человека… Был мне дороже всех.
И потому, наверное, что дороже,
Взял и нырнул под мартовский мокрый снег,
Слился с текущей мимо толпой прохожих.

Нет человека… Не различаешь лиц —
В этом людском потоке, от снега белом.
Я не успела крикнуть ему «вернись»,
Может быть, это счастье, что не успела.

Нет человека… Не было никогда —
Мне померещилось, будто бы самый-самый,
Будто бы снег в ладони, а не вода.
Руки дырявые, как говорила мама.



П -1164 -- АЛЕЙНИКОВ КИРИЛЛ ( ПЕТРОПАВЛОВСК КАМЧАТСКИЙ)

Камчатское поле

Как ты угрюмо, поле! Снеговито
Лежишь без направленья и ума.
Лицо твое скуластое, испитое
Завьюжила несметная зима.

Приземистый сереброшкурый ветер!
Кого учуял в россыпях следов?
Прошла ли рысь наперерез рассвету?
Иль россомаха пропушила вдоль?

Зачем ты, поле? Что в тебе родится?
Какого разнотравья дикий сор?
Ты пустырей и пустошей столица,
Нетронутая гибельной косой.

Но по траве прошел зимы рубанок:
Осталась от листвяных похорон
Хрустящая беленая бумага
Вся в знаках препинания ворон.

И вызрело безмолвием пространство…
Налился день поспевшей тишиной.
Ты прячешь, поле, в рвани оборванца
Озноб земли застуженной, глухой.

Камчатское оснеженное поле!
Распахнут настежь полушубок твой
И треплет ветер травяные полы
Мне горло забивая шелухой.

***
Стынет день над заснеженным полем
Отколовшейся глыбою льда.
Мертвых елей корявые колья
Оцепили продроглую даль.

Ни шахмы, ни пути, ни распутья,
Лишь порожний простор да голынь.
Зябло кутаясь в листьев лоскутья
Бьет поклоны старуха – полынь.

Холод вкрадчив. Снега нелюдимы.
Исчезая в пространстве пустом
Он шагает в зимы сердцевину
С перекошенным песнею ртом.

Вязнет песня, хрипит, не поется:
Пилит горло беззубой пилой.
В ледовитой тиши раздается
Каторжанский немолкнущий вой

И летит в помутнелое небо
Где расправила крылья беда…
Смерть идет в хлопьях свежего снега
...И в зрачках замерзает вода.

* шахма - след, колея, накат.


***

С пьяной русской безутешной удалью,
Откулачив градинами луг,
Над покосом дальним тучи сгрудились
Обнимаясь молниями рук.

По раскисшей глинистой распутице,
Не разжав разбитых в слякоть губ,
Осень, груду неба, словно узница,
Спотыкаясь, тащит на горбу.

Я гляжу в глаза озер незрячие.
Облака в них — вереницей лиц,
Тех, что жизнь мою переиначили -
Как воспоминанья пронеслись.

Но душа моя не растревожится,
И не дрогнет, от потерь устав.
Жизнь моя, неизъяснимо сложная
Стала вдруг немыслимо проста:

Сумерки. Тетрадь. Уединение.
Гладь листа бездонна и чиста.
Россыпью идут на дно сомнения
Черновик души перелистав.

А вокруг поникла отрешенная
От всего земного красота,
И монашкой, верой обожженною
Пала у незримого креста.



П-1103 – БРАГИН НИКИТА (МОСКВА)

Фугу

С тобой на пару, Минамото-сан,
я с радостью зайду в сию харчевню
полакомиться редкостным и древним
обедом. Ритуал исполню сам.
Последовав подсказке деликатной,
как подобает, палочки возьму,
и наши годы, вопреки всему,
поворотятся на круги, обратно
в далёкий мир, где лезвие меча
острее, чем сегодняшний васаби,
где слиток слова, словно царь во славе,
рождается, сияя и звуча.

Аккорды моря – в теплоте руки!
Вкушая ломтик сей заветной рыбы,
я думаю о лучшем, что могли бы
сказать друг другу… Наши языки
так непохожи, но владеет ими
один пронзительный и тонкий вкус!
Любовь и смерть соткали в нём союз
укором струн и нежностью сашими.
Теперь поговорим накоротке.
Что наша жизнь? Недолгое застолье
меж первым криком и последней болью,
один глоток горячего сакэ.

Но сказано – мы то, что мы едим.
Огонь цветка, и солнечная риза
на глади моря, и дыханье бриза,
несущего земли заветной дым –
все четверо стихий в одной квадриге,
и на одном ликующем пиру!
Но, если этой ночью я умру,
да не забудется стихия книги!
Поэзия – единственный ответ
векам и хаосу. Сложи мне танка,
прекрасную, как рыба-серебрянка,
а я сейчас прочту тебе сонет.

Любовью наслаждение поправ,
я отдаю с решимостью солдата
всю роскошь цвета, вкуса, аромата,
всё волшебство дурманов и отрав

за тёплое дыхание дубрав,
где плачет соловьиная соната,
за нежность уходящего заката,
и милую росу уснувших трав,

за вольность духа, за полёт созвучий,
изменчивых, как в небе облака,
мгновенных, как огонь звезды падучей!

За то, что жизнь горька и глубока,
но тает на губах счастливый случай
крупинкой хлеба, каплей молока.


Второе дыхание

Зайдем сюда, возьмем по стопке яда,
имеющего свойство отпускать
на волю все, что надо и не надо,
и все, что будет горько вспоминать.
Здесь рядом незабвенный бывший рынок,
здесь парковал коляску Моргунов,
здесь, в толчее ушанок и косынок
клубился паром жаркий дух блинов.
Здесь и сейчас торгуют и считают,
но, как «железный феликс», без души,
и в сторону метро толпа густая
тебя несет, а ты спеши, спеши…
Остановиться, выйти из потока,
застыть на миг, из тысячи времен
проросший в наше время словно сон
весенних почек, напоённых соком,
готовых распуститься… Так и мы,
чего нам стоит отойти направо,
а хоть бы и налево, и орава
промчится мимо, и к дверям тюрьмы
без нас придет. Свобода – неподвижность,
бесцельность, бесполезность и покой.
Свобода – крест над северной рекой,
забвение и ночь. Какая книжность –
вы скажете. А я не возражу.
Где ум свободен? На странице книги.
Приходишь там к любому рубежу,
на улицы Шанхая, Дели, Риги,
в любое время… Сам же как Протей
меняешься. Живешь дрожащей тварью,
и умираешь, словно падишах,
вино вскипает в золотых ковшах,
и небо пламенеет светозарью
невиданной… Сейчас и прямо здесь
ты даришь мне дыхание второе,
вот-вот зардеет солнце за горою,
глаза слезами наполняет резь,
и по гортани льются спазмы боли…
Какое счастье и какая воля!

Видение Руси

Она осталась как вчера,
но, спрятана от глаз,
в ночи ползёт из-под ковра,
и воду пьёт из ваз,
ютится в старых зеркалах,
скрипит в петлях дверей,
бредёт по улицам впотьмах,
и шепчет – обогрей!
Не отвернёшься, не смолчишь,
стемнело – тут как тут,
скребётся в душу, словно мышь
за ячменём в сосуд…
Но, если не боишься ты,
к себе её впусти,
цветком забытой красоты
дозволь ей прорасти,
и будут вечер, и альков,
и скатерть, и графин,
и нежность пухлых локотков,
и томный жар перин,
шеренга слоников, хрусталь,
и трав лечебный сбор,
в шкафу – церковный календарь
(Елоховский собор),
лампады осторожный свет,
герани у окна,
и сотню дней, и тыщу лет
покой и тишина…
Что правда здесь, а что мираж,
попробуй, угадай!
Пылает меч, крылатый страж
встаёт у входа в рай,
стеклом становится бетон,
текучим воском сталь,
сквозь стены к нам со всех сторон
распахнутая даль,
Руси малиновый покров,
рассветный окоём
над ветхой плесенью миров,
в которых мы живём.



П-1155 – БЛЮМКИН ЛЕОНИД ( ГЕРМАНИЯ)

Город

Город медленный, серый, вчерашний,
где мне каждый проулок знаком,
расставаться с тобою не страшно,
но страшней не вернуться потом.

Пыль копытами к тучам взметая,
здесь прошла Золотая орда.
Ветер северный в город влетает,
ветер южный гудит в проводах.

Как в гнезде, разместился в низине
средь задушенных гиблых болот,
погружаясь в трясину незримо,
но в расчёте на завтрашний взлёт.

Жизнь стекает по капелькам в Лету –
береги её – не береги.
Думал я: никуда не уеду,
если даже распнут за грехи.

Пуповиной навеки привязан
к тихим улицам, старым домам.
Здесь приязни мои, неприязни,
бедной юности светлый туман.

А под старость такая морока –
всё опять начинаю с нуля.
Позвала, поманила дорога
и за дальнею далью земля.

Город медленный, серый, вчерашний,
где мне каждый проулок знаком,
расставаться с тобою не страшно,
но страшней не вернуться потом.

По живому–ножом. Уезжаю.
Не пойму – не кривляюсь, не лгу –
то ли Родина мне задолжала,
то ли я перед нею в долгу.

Не торгуюсь. Не время, не место.
Слабый лепет. Невнятная речь.
И нельзя, уходя в неизвестность,
озирая тоскливо окрестность,
ни с собой её взять, ни отсечь.

***

Нынче утром дождит.
Подниматься не хочется рано.
Слушать струйный поток
да безмолвно глядеть в потолок.
И к тебе унестись,
перескакивая меридианы,
через тысячи вёрст
за мгновенье одно на восток.
Вижу: солнце в зенит
поднимается майской дорогой,
и нежданно тепло
за Уральской замшелой грядой,
там, где прожили мы
и немало с тобой, и немного,
то как в пропасть скользя,
то взбираясь к вершине крутой.
Если взять города,
то сравненье не в пользу пенатов.
Но сегодня скажу,
что печаль не об этом моя.
Потому что душа,
как нестройная стая пернатых,
за тобой улетает
в звенящие детством края.
Здесь всё время сквозит.
С двух морей разгоняются ветры,
точно пробуют сдуть,
что записано мной на скрижаль.
Привези мне с Урала
щепотку горячего лета
и осколки той жизни,
которую всё-таки жаль.
Дождь прошёл.
Сладко ноет под левой лопаткой,
и в груди от предчувствий
пронзительно что-то кольнёт.
Под портретом твоим
загорается ясно лампадка,
и с небес опускается,
дрогнув крылом, самолёт.

Апрельский мотив

Даль дымится, как сквозь стекло,
и на улице припекло.
У апреля свои заботы:
он галантно привёл весну,
солнце вытащил, как блесну –
мы клюём на неё с охотой.

Хорошо всё же – свет с небес
для души да и для телес.
Вместе страждущим или розно
враз становится веселей
и уютнее на Земле,
даже тем, кто отлит из бронзы.

Неподвижно они стоят,
их невидящий грустен взгляд,
одолели тяжкие думы.
О своей ли судьбе печаль,
или смертных вокруг им жаль,
или что-то ждут от фортуны?..

Разыгрался апрель-хитрец,
он-то знает, ушлый юнец:
солнце выплыло ненадолго.
Но смеётся и ловит нас,
летних мод торопит показ
и, счастливый, бежит в футболке.

Что ж ты, парень, спешишь куда?–
Холодна и темна вода.
Зелень всходит лишь на пригорках.
Птиц пока осторожен свист,
под ногой прошлогодний лист,
в землю втоптанный, пахнет горько.

Подожди, апрель, хоть чуток.
Дай ещё раз тепла глоток –
неизвестно, что дальше будет.
Потому что среди планет
на родимой покоя нет,
нет ни памятникам, ни людям.



П-1234 – ХАРИН АЛЕКСЕЙ ( ЧЕРЕПОВЕЦ)

Упало небо

Упало небо
в рябые лужи
с утра в начале ноября.
Висит свирепо
анонсом стужи
свинцовотучная заря.
Белёсый иней
прошёлся кистью
по впаловыпуклым местам -
лёг хаос линий
по разнолистью,
земле, деревьям и кустам.
Подошвы слепок
в суглинке суши
застыл до будущей весны.
Полнеба слепо
глядит из лужи
дрожащим абрисом луны.

Застряло лето

Споткнулось лето о заборы.
как тополиный пух о ели.
И ночи пялились, белели
бессовестно, как дни, сквозь шторы.
Сны разметались на постели
про одинокий остров в море,
в непредсказуемом узоре,
в полунамёках акварели.
С закатом попрощалось утро,
повеяв свежестью с востока,
дрожа в огромной капле сока
берёзового перламутра.
Тропа, петлю в черничник спрятав,
ушла в малиновые кущи.
В тени акации цветущей
блестят окученные гряды.
Расплавился покой рассветом
в ночебелеющем растворе.
Застряло лето на заборе
на жухлом фото с кем-то где-то.

Разговор

Разговор ни о чём пустоту расколол,
рассыпаясь на ложь и сомнения.
И глаза изучают внимательно пол,
чтоб не выплакать вдруг подозрения.
Остаются перрон и во взгляде вопрос
сквозь года не прощающей совести.
Приносил больше слёз, чем букетов из роз
и, частенько, нелучшие новости.
Долгий путь в никуда отмеряют года
по маршрутам напрасного поиска.
Потерялся покой где-то там и тогда,
в суете проходящего поезда.
Ты уже поняла беспокойность мою,
ждёшь и веришь в моё возвращение.
Я же что-то ищу в отдалённом краю,
спотыкаясь о жалкость прощения.
Разговор обо всём пролетел, словно миг.
Возвратился – уставший, без радости.
Виноват. Постарел. Головою поник,
поседевшей за дни бесноватости.



П-181 – ИЗМАЙЛОВА ВИКТОРИЯ ( ЧИТА)

***
Пьяная да плаксивая, рвань, срамота,
вышла старуха сивая за ворота,
дрогнув ли в пыльной заверти иль притворясь,
вот она пала замертво в самую грязь.

Вороны мои синие, алые рты!
Бросьте свои осинники, рвы да бурты!
Воины смольноголовые старым-стары,
Клювы ваши лиловые, когти остры!

Речи ваши нелестные тяжче свинца,
перья ваши железные, кремни - сердца!
Братья слепой распутицы, жухлой ботвы!
Кто за нее заступится, если не вы?

Голуби мои, княжики ситцевых рощ,
Дети, праведники, книжники, кроткая мощь!
Розы ваши садовые зим не корят.
Слезы ваши медовые в церквах горят.

Сердца ваши земляничные - воск да елей,
Души ваши пшеничные снега белей!
Летите ж с ветхой звонницы ниже травы!
Кто за нее помолится, если не вы?!

***
Посвящается
Наталье Глебовне Сухановой

Чувствую, что горюет, гневным огнём горит,
С волей своей воюет, в темный зал говорит,
Что о гнилом гиньоле сам пожалел стократ,
Что почернел от боли и ничему не рад.

В сумеречном пейзаже движутся без конца
Гнусные персонажи, глиняные сердца.
Образы пошлых басен, серость и нищета...
Я ли вас не раскрасил в радужные цвета?!

Я ль золотым сияньем в воздухе не парил?
Я ли своим дыханьем каждого не дарил?
Свадьбы, сады, содомы, страсти, мечты, бои...
Гномы мои вы, гномы, смертные вы мои!

В пене водоворота, в волнах толпы здрешной
Глянется ж, верно, кто-то маленький и смешной?
А и тот на кукане, тленное существо,
Вспыхнет и в бездну канет. Не сберечь ничего.

Нет подумать о том бы загодя, наперед,
Прежде чем гекатомбы закрутить в хоровод?!
Инженер мясорубки, мне поют соловьи,
Как ранимы и хрупки злые куклы мои!

Пламя адской геенны! Что же я натворил?!
Что ж вселенские вены сгоряча отворил?!
Сам попал в свои сети, черт меня побери!
Бедные мои дети, мыльные пузыри!

***
На столичных ратушах бьют часы, поступь дня прогоняет ночь.
В королевском доме родится сын, в царском доме родится дочь.
Утопает сад в огневых цветах, рвется в небо победный стяг,
Но этот мир стоит не на трех китах, он стоит на твоих костях.

Император свято блюдет закон, триумфатор пленил врага,
Из толпы, из женских рук, из окон - лепестков прозрачных пурга.
Имена прекрасные на устах, мертвый змей в орлиных когтях.
Но этот мир стоит не на трех китах, он стоит на твоих костях.

Не ропщи, не смей, не дыши вообще, не крутись в напрасной борьбе!
Ты и есть тот змей в золотом луче на величественном гербе!
Терпеливый смерд, разоренный град, пленный гранд, не вставший с колен!
Бесполезный свет оскверненных правд, чей любой носитель - растлен.

Ты - забитый бык, ты - забитый раб, граб, расколотый на дрова,
Ты под рёв пожара и конский храп обесчещенная вдова.
Ты шахтер, упавший с кайлом в руке, ты - дитя, что всем - ни к чему,
Ты дурак, поднявший в чужом платке ослепительную чуму.

Ты солдат, солдат, столько раз солдат, что уже ни счесть ни имен,
Ни числа погибших, ни скорбных дат, ни предлогов войн всех времен.
Тот, кто чудом выжил, всегда в гостях в этом мире - в песках, в снегах,
Хоть этот мир стоит на его костях, на его руках и ногах!

Не смущайся звонами майских дней, не чини худое рядно,
Ибо добровольнее - праведней, это всем известно давно!
Вот они родят, вот они - кутят, тянут руки, делят пайки.
Ты же их не вышвырнешь, как котят, на промерзший берег реки?!

Без тебя им некого будет есть, презирать и клясть до зари.
Смерть твоя - настолько благая весть, что посовестись - и умри!
Так отдай им жизнь, не держись, не жмись, не страшись ножа, топора!
Ну, ложись им под ноги, в прах ложись, потому что уже пора!



П-1117 – КОРОТЕЕВА ИРИНА ( РОСТОВ - НА ДОНУ)

Именины

Октябрь. Восьмое. Краснеют осины,
Стучится в калитку простуженный ветер.
У Веры Смирновой в четверг именины.
Ох, как же некстати ей праздники эти!
Управиться нужно до снежного пуха:
Того и гляди – занесет огороды.
Не балует яйцами больше пеструха:
Ей две пятилетки – немалые годы.
Окошки отмыть до зеркального блеска
Для Веры Петровны, конечно, задача.
Вот был бы сынок – помогла бы невестка,
Да только Господь все управил иначе…
Работы хватает: почистить дорожки,
Проверить запасы капусты и лука,
Свеколки, морквы и любимой картошки.
Хотя едоков: кура, кот, да старуха.
И скоро продрогнет по этой погоде
Ветшающий дом без хозяйского глаза.
Хозяин-то помер в Покров в прошлом годе.
Вот так: именины и помины сразу.
И вечер вплетая в худую косицу
Тихонько заплачет она под иконой.
И к мужу у Боженьки будет проситься,
Припав к образам головою склоненной…


На смерть бабочек

Лучше меня не найти ремня -
Мягким узлом завяжи на талии.
Чтобы комфортней в моей компании,
Шлось тебе в жизни ко дню от дня.

Буду тебе не удавкой, нет,
Галстуком ярким обняв за шею.
Что? Неудобно? Ну, как умею...
В этаком виде - да в высший свет!

Можешь на бусины распустить.
Наверняка, выйдет так, как нужно!
Леской сама я проткнусь послушно,
Чтобы ты смог, как браслет носить.

Ну, а захочешь - в карманы сыпь.
В каждый немного - для равновесия.
Вот ведь забавно, потешно, весело!
Только взреву я сейчас, как выпь...

Милый, ты верно вот так желал:
Чтоб шелестела кистями тронными,
Чтобы в жару укрывала кроною,
Вход охраняла в приемный зал?

Ты - мой погонщик, я - караван.
Ждёшь, что в зубах принесу я тапочки?
А на поляне, где вились бабочки,
Нынче зелёный стоит диван...


Предатель

Он полз ужом. Он страх цедил из луж.
Грыз горький ужас с жухлою травою.
А за спиной шесть преданных им душ,
Взмывали ввысь из жаркой топки боя.
По красным листьям, брызнувшим с осин,
По каплям слёз, пролитым небесами,
Он уползал. Он был теперь один.
Предав друзей. Врагам оставив знамя.
Не принятый брезгливо наверху,
Он выжил. Жил. Пил по субботам водку.
Ел в будни щи, по праздникам - уху,
На Первомай с соседями драл глотку.
Но, всё-таки, сбежал под образа,
Когда уже не смог дышать от страха.
Из ночи в ночь – те, шестеро, - в глаза.
И жизнь такая оказалась плахой…



П-1160 – КУТУЕВА НАДЕЖДА ( ОЛЬХОВКА. ВОЛГОГРАДСКАЯ ОБЛ.)

Купанье красного коня

В 1912 году художник Кузьма Петров-Водкин жил на юге России,
в имении близ Камышина.
Существует мнение, что первые эскизы картины «Купание красного коня»
были сделаны им в селе Гусёвка.
Красный конь выступает в роли Судьбы России, которую
не в силах удержать хрупкий юный седок.

Купанье красного коня,
Лицо июльского заката.
И было, кажется, когда-то
Всё это в жизни у меня.

Вдруг отступает суета
И дней привычная рутина.
Я замираю у картины,
Миг озарения впитав.

На холст ложится киноварь,
Дрожат осины возле дома.
Любви к местам, давно знакомым,
Не могут передать слова.

Седым векам не обмануть
Доверчивость Гусёвки милой.
Я здесь была. И я любила
Лугов ковыльных тишину.

Манит величие икон,
Озёра обнимают синью.
Не удержать рукою сильной -
Стремится вдаль могучий конь.

Судьбы крутые виражи,
Заря тревоги над Россией…
Ей небеса подарят силы,
Чтоб верить, и любить, и жить.

И в плен легко берут меня
Родной очаг, дорога в лето,
Звучанье песни недопетой,
Купанье красного коня.


Бывают дни, когда душа

Бывают дни, когда душа
Листве подобна укрощённой,
В осенних скверах трепеща,
Объята радостью смущённо.

И терпеливо, как всегда,
Готова вынести упрёки,
Хотя безмолвный календарь
Диктует увяданья сроки.

Как встарь, прекрасна, но вдали
Теснятся снеговые горы.
Они готовы усмирить
Желанья прежние и споры,

И ту любовь, что горяча
И беззащитна, как ребёнок,
Тревожной нежности печаль,
Биенье пульса, что так тонок.

Безмолвье лет грозит уже
И тьмой сомнений, и забвеньем,
Тоскою мрачной. Лишь в душе
Ростки хранятся пробужденья.

Предрассветная нежная синь

Предрассветная нежная синь.
Звонкий голос проснувшейся пташки.
Все в росе, оживают ромашки,
Дерзким запахом дразнит полынь.

Окружён вековой тишиной
И пыльцою, с деревьев летящей,
Сонный филин из сумрачной чащи
Наблюдает спокойно за мной.

Радость утра беспечно жива,
Трав июльских улыбка простая,
Пёстрых бабочек лёгкая стая
И цветочных полян кружева.

Ароматом соцветий пропах
Луг, маня предвкушеньем варенья.
Земляника - лесная царевна -
В исцелованных солнцем руках.

Отступает ленивый туман,
Обнимавший кусты по соседству.
Безмятежно на сердце, как в детстве,
И неведом прощаний обман.



П-146 – ИВАНИЦКИЙ ЕВГЕНИЙ ( ФРЯЗИНО)

Дом

Дом - живая душа. Память лестниц, перил…
Он заждался тебя, занемог, захандрил.
В темных окнах его – погрустневших глазах –
Отблеск старой любви, одиночества страх.
Дом так верил тебе, вдаль смотрел столько дней,
И мечтал, словно пёс, о хозяйке своей.
Буду с ним говорить – заговаривать боль.
Так и сходят с ума, отыграв свою роль.
Ни единой звезды за квадратом окна,
А звериная нежность проста и темна.
Дом тихонько скулит, и бывает, поверь,
Что сама по себе открывается дверь,
Но стучат каблучки и не то, и не так –
Той мелодии нет, а она не пустяк…
Спит кирпичная плоть, и зеркал западня,
Где печаль с каждым днём размывает меня.
Как строги зеркала, как бесшумна волна!
О тебе – скрип дверей, о тебе – тишина.


Красивая пара

Не ветер – само милосердье
Качает усталые клёны.
Слетают последние листья.
Смиренье в душе просветлённой.
Не надо учиться прощанью.
Давайте учиться прощенью,
Преодолевая земное
Двойной неразрывною тенью…
Уходит красивая пара.
Голубка кидается в ноги, –
Так хочется крошек бессмертья,
И люди щедры, словно боги.
Какая красивая пара!
И в старости счастье возможно.
Но счастье держат под локоть
И крепко, и осторожно.
Пусть некуда торопиться
И надо беречь силы,
Есть время сказать: «Моя радость!»,
Услышать в ответ: «Милый!»
И можно болтать бесконечно
О внучке в немыслимой Польше.
Если любовь старше,
Нежности в ней больше…
Уходят счастливые люди,
Всё выше они, всё дальше, –
Над крышей негромкие речи,
Признанья, где нет фальши.
Летят над крестом золочёным
Церкви Бориса и Глеба.
Какая красивая пара!
И нам бы вот так – в небо.

Попытка оглянуться

Колеблется пламя, дрожит, угасая,
Свеча затухает… Займётся ль другая?
И что же запомнилось, что же осталось?
Был шарик воздушный, надежда и жалость,
Мишень паутины и тонкие струны
Над пентаграммами пыльных петуний,
Июнь первых ягод и дачного чая,
Июнь, что сломался, как ветка сухая…
Шатается память, ведь ей не по силам
Обратный отсчёт, возвращенье к могилам,
Тот запах лекарств и молчанье кукушек,
Кардиограмма еловых верхушек.
Слоняется память в толкучке больницы,
Она не забыла угрюмые лица.
Не тешься надеждой, не жалуйся другу:
Несчастье – кругами, несчастье – по кругу…
Так дайте мне время! Забуду о яме.
Трава эту глину скрепляет корнями,
Скрепляет – не может. Стою в чистом поле
С душою озябшей, а глина глаголет…
Но были не только несчастья, больница.
Я видел другие, счастливые лица,
Улыбку мальчишки на площади скучной,
Взлетающий в небо шарик воздушный.
Был в храме гудящем огонь нисходящий,
Огонь нисходящий над жизнью пропащей.
Дыхание Бога, дыханье любимой,
Движение жизни неизъяснимой…


П-169 – БОБЫЛЕВ ДМИТРИЙ (СЕРОВ)
***

На площади сияют светляки
Поэтов. Послезавтра будет лето.
За тучей истлевает сигарета,
Роняя пепел на озноб руки.
Здесь север, здесь бывает и не то,
Здесь есть о чем рассказывать под вечер.
Здесь небо обнимает наши плечи,
Стараясь тотчас скрыться над зонтом.
Здесь песня будет вечно недопета,
Здесь чертова зима сильней любви.
На площади у Храма-на-крови
Концерт. Горят стихи в устах поэтов.



Прощальное
«Ну, ладно, давай! – Да, давай!
Пока, до счастливого повода!»
На улице стонет сарай
От первого сильного холода.
Раскрывши проем дверей,
Хрущу на крылечке снегом.
Месяц застрял с разбегу
В простынях на дворе.
Как бы остаться здесь!
Хоть в уголке, за тенью…
Мимо кривых поленьев –
Медленно, как в узде.

***
Она скучна - что о весне писать?
Другое дело - осени загадка:
В сухой траве сухая стрекоза
Устала, подчинив себя упадку.
И не весной нам хочется присесть
слушать, между звездами и чаем,
Как ветка яблоки качает, расточая
На ледяную кровельную жесть -
Детей к дождям холодным приучает,
Какие повторятся ли - бог весть...



П -1168 – ГРИНЕВ СЕРГЕЙ (ИВАНТЕЕВКА, МОСКОВСКАЯ ОБЛ,)


Повивальное

Погадай на то, что лежит у него под сердцем,
покроши голубям последние крохи терций
от поминальных «до», тридцать жгущих ладонь сестерциев
четырем ветрам, девяти горам, десяти долам.
Не волнуйся, Йоко, все будет во время оно:
отчеканит локо свой путь впереди вагона,
опадет с деревьев листва и с улыбки Моны
Леннонардо Чепмен… Не бойся, Йоко, все будем там.
Путь короче – не факт, что ближе, наверх – не всегда к вершине;
словно гвозди в ладони, ступни – так холодно за брюшиной,
и у каждого ровно столько страха в своем аршине,
сколько, утлый, он для себя готов не раздать добра.
Перестань тикать бремя ходикам. Лого смерти
перистальтикой будней высечет юный Вертер
на гранитном почтовом ящике. И в конверте –
десяти долам, четырем ветрам, девяти горам…
Во стихе девятом главы шестой от Матфея стансов
Розенстерн, наконец, увидится с Гильденкранцем,
чтоб узнать, кто взял верх в забаве «Убить Горацио»,
девяти горам, десяти долам, четырем ветрам
в ноги пасть, поклониться в камни, в деревья, в птицы,
поклониться… да в общем, просто расслабить лица
вслед тому, кто уже придавлен Его десницей.
Не волнуйся, Йоко, все будет оно, все будет там…


Научи

Расшифруй соловья в ночи,
код движений несжатой ржи:
умирать меня научи,
чтобы я попытался жить.
Мама, в мире, где Цезарь – страх,
где живут, свою жизнь кляня,
чтоб не жить мне в твоих слезах,
научи умирать меня.
Подари от небес ключи –
пять заточенных костылей.
Умирать меня научи,
чтобы в жизни мне быть светлей.
Помолись мне в дорогу, мать,
лёгкой смерти наворожи.
Научи меня умирать,
чтобы я научился жить…

Наедине

Вездесущ, многолик, един
нерожденный рожденный сын,
падший алеф, прощенный тав,
умирающий в эту явь –
сквозь плеяд пуповину – в гроздь –
столько раз будет вместе врозь,
сколько раз, уходя ко дну,
берег выпотрошит волну.
И на самом высоком дне,
бездну сватая вышине,
нем и глух, говорит слова:
лев, орел, синий вол, сова.
Миллион запятых и зим –
не въездной и не вывозим –
в амальгаме закрытых век
отражается человек,
вопрошая руля, ветрил,
свет задерживая внутри,
оставаясь с собой вовне,
с целым миром наедине…


Вернуться к началу
 Профиль  
 
Показать сообщения за:  Поле сортировки  
Начать новую тему Ответить на тему  [ 1 сообщение ] 

Часовой пояс: UTC + 3 часа [ Летнее время ]


Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 28


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

Найти:
Перейти:  
Создано на основе phpBB® Forum Software © phpBB Group
Русская поддержка phpBB