Игорь Царев - Пятая Стихия

Форум
Текущее время: 28 мар 2024, 22:09

Часовой пояс: UTC + 3 часа [ Летнее время ]




Начать новую тему Ответить на тему  [ 1 сообщение ] 
Автор Сообщение
СообщениеДобавлено: 03 сен 2014, 01:14 
Не в сети
Администратор
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 12 окт 2013, 20:24
Сообщения: 246
Администрация приносит извинения за недоступность сайта в связи с необходимостью переезда на новый хостинг. Надеемся, что новый хостер нас не подведёт.
Вашему вниманию предлагается материал, переданный администратору для установки на форуме ещё 30 августа.
Админ



Дорогие друзья!
Как и было обещано, 1 сентября 2014 г. мы начинаем публикацию на сайте стихотворений участников конкурса.
На первом этапе мы хотим познакомить вас с подборками стихов, позволивших их авторам пройти во второй тур конкурса. Здесь нет только одного участника – единственного автора, воспользовавшегося предоставленной всем возможностью отказаться от публикации.
Здесь нет и подборок финалистов. Их мы предложим вашему вниманию, когда будут определен победитель и призёры специальных премий.
Но и среди тех, кто не вышел в финал, есть призёры нашего конкурса. Даже участник 1-го тура, не прошедший во 2-й. получит «Приз симпатии …» Кто получит? Чьей симпатии? – пока интрига сохраняется :)
Не навязываю вам участие в голосовании (у нас оно не запланировано), но если на форуме появятся отзывы на представленные ниже произведения, позволяющие определить автора, вызвавшего максимальный интерес читателей, то будет учреждён еще один приз – «Приз симпатии читателей».
С самыми добрыми пожеланиями,
Ирина Царёва



Стихотворения участников 2 тура первого конкурса премии им. ИГОРЯ ЦАРЕВА «ПЯТАЯ СТИХИЯ»
(сезон 2013-2014)




П-1224 – 1224 - БАУЛИН ПАВЕЛ ( КИЕВ)

***
Лик листа полуночно светел,
где над рощей чернильных слов
пролетает опальный ветер,
весь в репейниках злых плевков.
Он устал, он изодран в клочья
лютой совестью и молвой,
опалённый
опальной
ночью
и наждачной сухой травой.
Но срывая запреты с петель,
он поёт, что душа жива.
Пролетает опальный ветер,
уносящий мои слова.

Два сердца

В траве вечерней остывают зори,
как угольки в серебряной золе,
как на ладонях – рваные мозоли,
когда – уставший – припаду к Земле.
Но в этот час блуждающего света,
забыв о сделках, гонках, болтовне,
в поту горючих рос моя планета
прижмётся обессилено ко мне.
Не встану,
даже если и отважусь,
когда меня придавят с двух сторон
планеты нестерпимейшая тяжесть
и тягостно обрушившийся сон.
С Землёй сольюсь!
Ни горечи, ни ссадин.
И в тишине никто не различит,
чьё это сердце, загнанное за день,
так страшно и мучительно стучит.

Нить
Уже готовясь к вечному убытью,
за сущий миг до траурной межи
он обвязал своё запястье нитью.
Конец свободный мне отдал:
– Держи!..
Затем шагнул с презрительной улыбкой
туда, откуда возвращенья нет.
Но след за ним скользнул суровой ниткой,
продетой через тот и этот свет.
…Та нить звучит
то властной тетивою,
то тихой паутинкой, то струной,
сакраментально делая живою
Связь навсегда Ушедшего со мной.
Живая нить! –
Ушедшего причуда
моей ладони трепет отдаёт…
Так жутко,
что сигнал идёт оттуда!
Так благостно,
что всё-таки идёт.



П-1238 – ТЭЙТ ЭШ ( МОСКВА)

Зимний Сангар 1926
Коротаю Сибирь. Нет маршрута, хоть просеку высеки.
Не дождавшись огня, возвращаюсь в промерзшие сени я.
Третий месяц гляжу, как недели сбегают на выселки,
Оставляя мне то ли безумие, то ли спасение.

Чьи читаешь стихи? Чем любуешься, ночи терзая чьи?
В южной жизни твоей - как сквозняк в непротопленном срубе я.
Лишь следы на снегу - озорные, раскосые, заячьи -
Уводя от волков, преподносят урок жизнелюбия.

Ползимы до тепла. Тишину не согреем ни ты, ни я.
Все до лета в плену слюдяного январского абриса.

От пустого письма - до нутра пробирает от инея.
Так ли важно теперь,
Что конверт без обратного адреса?

Таёжная элегия
... Простоишься, шатаясь, на влажном таёжном ветру.
Разгулявшийся хмель перестанет давить на закорки.
Чертыхнёшься в сердцах - и подсядешь поближе к костру,
Где сомлевший кисет наглотался подмокшей махорки.
Дом полнёхонек. -
Каждая чаша хоть чем-то полна.
Наш озябший шалаш успевали спасать до сих пор мы ж!
Горячатся в печи пироги. Напевает жена.
В закутке шебуршит шаловливый малыш-недокормыш.
…Не ищи забытья, даже в лужах сплошная тайга. -
Изведёшь и дремучего зверя, и нас, полукровок.
Мелко витым бичом над малиной мелькнет пустельга,
Задевая крылом земляничины божьих коровок.
Льнёт огонь к рукаву. Да скажи мне, какого рожна
Не могу извести подкатившую волглую хворья?
По бревну у воды на пригревенке бродит желна,
Расставляя силки околотного пустоговорья.
Телеграмма: «прости возвращаюсь встречай тчк».
Пароходик спешит. Да понять ли ему, пострелюге...
Вечереет. Осыпалось солнце за кромку буйка.
Лишь таращится в сторону пристани раненый флюгер.

Изба с опалиной

Дома пустеют, как товарняк,
Сваливши судьбы в быльё-пылище.
В ладонях ставен бредёт сквозняк,
Тревожа брошенное жилище.
Не поднимая колючих век,
Скрипит сосняк, выплавляя смолы.
Лишь глянет осторонь человек
Слегка неправильного помола.
Изба с опалиной на скуле,
Да без детишек - такая жалость.
Хлебнув настой на таёжной мгле,
Повисла дверь на одной петле -
Но удержалась ведь...
Удержалась.
Чужую кружку согрей в горсти.
На старых снимках застыли лица.
Довольно просто в избу войти,
Куда сложнее в сердца вселиться.
Упрёком в горле горчит перга -
Тамга нехитрого обихода,
Покуда пьёт белену тайга
От ледостава до ледохода.
Резвится солнце на окунях,
Да на ершице - живой и колкой.
Река, уставши гонять коняг,
В сети раскинулась на камнях
Осоловевшею перепёлкой.
Огонь доверчиво льнёт к рукам,
Мышей летучих смахнёт чердачье.
Истосковавшись по рыбакам,
Избушка ластится по-собачьи.
В печурке старой сопит горшок,
Не хватит места тоске-кручине -
Разбитый флюгерный петушок
Уже вторую весну починен.
Домишка, мошками мельтеша,
Латал уютом свои увечья.
А мы смотрели, боясь дышать,
Как в щёлку ставен глядит душа -
Сосноголовая, человечья.



П-1203 – - ХАЛИУЛЛИН РИШАТ ( САНКТ ПЕТЕРБУРГ)

Я не русским родился

Я не русским родился,
Я в анфас не русак-
Хитровато рядился
С Ермаком за ясак,
И крестил меня Грозный,
И пугал Пугачев,
Я Романом* в тот грозный
Век на век наречен.

Я по самые брови
Басурманин, как встарь,
Но и телом и кровью
Я причастник Христа!
Челубей с Пересветом
Бьются в сердце моем,
Мне за каждым рассветом
Мнится чье-то копье.

Сердце - раненый сгусток-
Больно взвоет порой:
"Пусть я плоти не русской -
Я за русских горой!"
Вся душа моя в русом
С рыжиной, как копна,
В снеге колком и хрустком
Слез хрустальных полна.

Русских мало осталось,
Как деревьев в лесах,
Русских - самая малость,
Как синиц в небесах.
Кто б ты ни было племя:
Хоть село, хоть улус,
Слышишь, пробило время
Заступиться за Русь!

Дух России ослаблен,
Тянут недруги дань.
Челубей, стань Ослябей -
Русским воином стань!

* Автор стихотворения крещеный
в православие именем Роман.

Хаски

В Хургаде солнце палило адски.
Я не поверил своим глазам:
Привел собаку породы хаски
На берег моря араб Хасан.

Хасан по пляжу ступал по-хански,
Слегка цепляя носком песок,
Царя Чукотки, красу Аляски
Тянул он гордо за поводок.

Хасан для смеха приемом хамским
Хватал и дергал за холку пса -
Молчала Тула, притих Архангельск,
Курил Челябинск в одних трусах.

Сияли выси над морем райски.
Смятенно глядя на небеса,
Брела по пляжу собака-хаски,
И плыли льдинки в ее глазах.


Мне с детства нравятся арбузы

Мне с детства нравятся арбузы,
И хруст молочной кукурузы,
И помидора бок мясистый,
И огурца гузок бугристый.

Я обожаю корку хлеба
С горчицей - можно с ложкой хрена.
Люблю шкварчание глазуньи
И клюкву в сахарной глазури.

Жизнь хороша. Но страхи гложут:
А кто душе моей поможет?
Ведь, чтобы с телом не расстаться,
Душа обязана питаться.

И я бегу в библиотеку,
Я громко требую Сенеку.
У женщины красы гаремной
Прошу то Данте, то Гомера.

Мне без еды духовной душно:
Мне нужен Блок, мне нужен Пушкин
И Саша Черный - для веселья,
И Белый нужен, и Есенин!

Я буду есть со страстью книги
Так, словно ем хурму и киви,
И пить, как непростые вина,
Стихи Цветаевой Марины.

Горою макарон по-флотски
Смету рубцовские березки,
В слова Волошина густые
Вгрызусь, как в кости мозговые.

Моя душа больная словно -
Она больна обжорством слова!
Душа меня средь ночи будит
И Фета требует на блюде.



П-123 – СМИРНОВ СЕРГЕЙ ( КИНГИСЕПП. РОССИЯ)

Про Фому да про Иуду
Фома постоянно взыскует чуда,
искать приключенья – его удел,
а рядом за партой сидит Иуда,
довольный текущим порядком дел.
Фома, как хирург, потрошит игрушки,
втыкает в розетку железный штырь,
он всё, что увидит, крушит и рушит,
вдыхая "Момент" или нашатырь.
Прилежный юннат, властелин природы,
вложивший персты, как монеты в рост,
естествопытатель такого рода,
что даст вам ответ на любой вопрос.
Иуда корыстен и с виду ласков:
соседу по парте с невинных лет
за деньги продаст карандаш и ластик,
за деньги запрячет в шкафу скелет.
Когда в кабинет призовёт директор,
Иуда замрёт с клеветой у рта.
Пусть совесть его посещает редко –
но вот захлестнула петлёй гортань.
Висит на осине, холодный, синий,
ушедший из жизни, сойдя с ума,
в его волосах серебрится иней,
а рядом с ланцетом застыл Фома.


Заблудившийся автобус
Автобус хромает на заднее правое –
я чувствую каждую кочку и рытвину.
Вдоль вечного тракта меж кривдой и правдою
везёт нас водитель маршрутами скрытными.
Везёт в Скрымтымным, где просили о помощи,
везёт в Дырбулщыл, где дырявые пастбища,
везёт в Бобэоби, что губы припомнили,
везёт в Лукоморье – пирком да за свадебку.
И странные виды в окошке проносятся,
и мысли родятся невинно наивные,
и, если пенсне не сползло с переносицы,
увидишь картины завидные дивные:
корзины с капустою краснокочанною,
на раз превращенье духовного в плотское,
мартышку Крылова, собаку Качалова,
февраль Пастернака, скворца Заболоцкого.
Полно контролёров на душу поэтову –
порой позавидуешь ранее вышедшим,
ведь цель путешествия многим неведома,
а цену билета объявят на финише.

Сон прораба
Вечером – ласточки, ночью – летучие мыши
в воздухе летнем у стен суетливо снуют.
Кот полосатый сурово гоняет двух рыжих,
что-то кузнечики в травах прилежно куют.
На пустыре был заложен вчера супермаркет,
жались машины к домам оголтелой гурьбой.
Выправил смету прораб и убрал чёрный маркер,
и с головою ушёл в сновиденье, как в бой.
Через развязки, сплетения, ямы, траншеи
дрёма крадётся стигматом извечной войны:
и автокран, как жираф, тянет длинную шею,
месят суглинок бульдозеры, словно слоны.
Там, где в оплётке резиновой вьются лианы,
светятся лампочек жёлтых тугие плоды –
там по лианам скользят вверх и вниз обезьяны
и получают по пригоршне звёзд за труды.
Дремлет прораб, одурманенный горькой отравой,
и проступает сквозь джунгли убогий пустырь,
и подступает к окну разнобой разнотравья,
и навевает кошмары крылом нетопырь.
А поутру похмелится прораб, примет дозу,
глянет в окошко бытовки, не чая беды:
нет автокрана, исчез среди ночи бульдозер,
и повсеместно видны обезьяньи следы.



П-138 – СТОЛЕТОВ АНАТОЛИЙ (УФА. БАШКИРИЯ)

Нити

Всякое лыко в строку,
Что же тут изменить?!
Ты не суди нас строго,
Дергающий за нить.

Всякое в строку лыко,
Даже когда не так.
Только твоя улыбка
Скрасит ли твой спектакль?

Вышита белой нитью
смерть по житью-бытью.
Лыком в строке - I need you.
Эхом доносит - ...you

Нитью проходит красной
Вера сквозь жизни щит.
Тришкин кафтан как раз нам,
Только по швам трещит.

Больше похож на саван.
Надо - так подогнут.
Жизни на полчаса вам.
Смерти - на пять минут.

В дыры сотрешь покрышку
В рейсе до тех вершин.
Всем присудили «вышку»,
Что бы ни совершил.

Лыком ли шит, другим ли,
Все это - рецидив,
Если мы все погибли,
Буковок нацедив.

Вот и простор бесславью.
Горько, но принимай.
Лыком в строке - I love you.
Эхом доносит - ...I.

Осенью поздней ливни
Смоют весь твой залив.
Лыком в строке - believe me.
Эхом доносит - ...live.

Тянутся с неба нити
В темный прострел души...
Сможешь ты сохранить их,
Значит, не лыком шит.

Скарабей

Нарисуешь ли бога себе.
Кисть пройдет вдоль затылка-холста, и
Перспектива возникнет простая:
Даль, укрытая тканью небес.

И плетешься вдоль стылых скорбей
по дороге, ведущей из Рима...
Катит шарик событий незримый
догоняющий смерть скарабей,

по ночной тишине без полей
Оставляя рубцы и засечки.
И горят поминальные свечки
поседевших зимой тополей.

Все танцует от печки сверчок,
но поземка сугробам не ровня.
С елкой срубленной едет на дровнях
по бескрайним полям мужичок.

И горланит.
Давай выше, ну!
Тишина собирается комом
в красном горле.
Как это знакомо -
повторять про себя тишину
так, что слышно другим за версту,
примерзать языком неумелым...

Мир рисуя по белому белым,
бьет наотмашь зима по холсту.

Зыбкий хаос

Среди обустроенных грядок порою не очень легко
Природы неявный порядок увидеть в ростках сорняков.
Но эти ростки и каемка простого речного песка
Твердят о порядке негромко. На синем холсте облака
И луч, что листву продырявил, и лес языками листвы -
Все шепчет о множестве правил, о тайной всеобщей любви.

А ты все с клеймом микрокосма стоишь на задворках миров.
И мечутся пламени космы дымами нездешних костров.
Натянуты космоса нити и рвутся одна за другой
От наших великих открытий, написанных левой ногой.
Тебе и похвастаться нечем. И, в небо взглянув, ощутишь,
Как вместо божественной речи рождается мертвая тишь.

Ну, вроде бы бог с ним, что нечем. Забыть это - только всего.
Твой внутренний мир бесконечен, пусть и не от мира сего.
Но сам ты так остро конечен... и годы те, черт их возьми...
И слышишь, как слабый кузнечик стрекочет о том на весь мир.
В траву упадешь, чертыхаясь, и, лежа, почуешь нутром,
Как зыбкий колышется хаос в груди у тебя под ребром.

И лопнет твоя оболочка, пробитая лезвием тьмы,
И вырвется хаоса строчка, окрестности мигом размыв.
Не сможет и утренний кочет заштопать дыру в голове...

Но слышно -
кузнечик стрекочет в нескошенной мокрой траве...



П-1192 – - КРОФТС НАТАЛЬЯ ( АВСТРАЛИЯ)

Австралия

Мы уплываем – словно шаткий плот,
чуть не слетевший вниз, в земную полость,
когда планета ринулась вперёд –
и древняя Пангея раскололась.
И мы – на ней. Пришельцы. Чужаки.
Колёсами цепляемся за камни
меж бесконечным морем и песками
и чувствуем – на нас глядят веками
чужих теней тяжёлые зрачки.
Мы здесь в плену. Пустыня и вода.
Звоним глухим, усталым абонентам…
Мне страшно оставаться навсегда
в смирительной рубашке континента.


Второй ковчег

По паре – каждой твари. А мою,
мою-то пару – да к другому Ною
погнали на ковчег. И я здесь ною,
визжу, да вою, да крылами бью...
Ведь как же так?! Смотрите – всех по паре,
милуются вокруг другие твари,
а я гляжу – нелепо, как в кошмаре –
на пристани, у пирса, на краю
стоит она. Одна. И пароход
штурмует разномастнейший народ –
вокруг толпятся звери, птицы, люди.
...Мы верили, что выживем, что будем
бродить в лугах, не знающих косы,
гулять у моря, что родится сын...
Но вот, меня – сюда, её – туда.
Потоп. Спасайтесь, звери, – кто как может.
Вода. Кругом вода. И сушу гложет
с ума сошедший ливень. Мы – орда,
бегущая, дрожащая и злая.
Я ничего не слышу из-за лая,
мычанья, рёва, ора, стона, воя...
Я вижу обезумевшего Ноя –
он рвёт швартовы: прочь, скорее прочь!
Второй ковчег заглатывает ночь,
и выживем ли, встретимся когда-то?
Я ей кричу – но жуткие раскаты
чудовищного грома глушат звук.
Она не слышит. Я её зову –
не слышит. Я зову – она не слышит!
А воды поднимаются всё выше...
Надежды голос тонок. Слишком тонок.
И волны почерневшие со стоном
накрыли и Олимп, и Геликон...
На палубе, свернувшись, как котёнок,
дрожит дракон. Потерянный дракон.

***

В любой из масок – или кож –
ты неизменно безупречна:
спектакль хорош!
Но вдруг замрёшь,
нежданно понятая встречным,
как беспристрастным понятым –
до глубины, без слов и фальши
дрожащих губ, до немоты…
Скорей к нему? Но немо ты
шагнёшь назад – как можно дальше
от беззащитной наготы,
когда – во всём, конечно, прав –
твой гость, не вытирая ноги,
придёт, чтоб разбирать твой нрав,
твои пороки и пороги.
Как театральный критик – строг,
внимателен и беспощаден
он составляет каталог
в тебе живущих ведьм и гадин.
Он справедлив. Отточен слог.
Ему неведомы пристрастье
и со-страдательный залог –
залог любви и сопричастья.
И ты закроешь двери, чтоб
свой собственный спектакль – без судей,
без соглядатаев, без толп
смотреть:
как голову на блюде
несут и, бешено кружа,
в слезах танцует Саломея,
как капли падают с ножа,
как Ева искушает Змея,
как Брут хрипит от боли в такт
ударам, завернувшись в тогу…
А критик видел первый акт.
Не более. И слава Богу.



П – 1142 – ПАНАСЕНКО ИГОРЬ ( АПАТИТЫ)

Вечный жид
(малая декабрьская баллада)

Валентину Соломатову - мой низкий поклон.
"Жид в обществе - и быть свободным от него нельзя."
Сергей Каплан

Попрощаюсь нежно с госпожой Победой,
Поскребу ногтями мёрзлое стекло...
Поперёк метели тихо плачет флейта.
Как гонец с вестями, времечко пришло.
Нынче век собачий, время - не для бедных,
Не посмотрит кротко, сколько ни корми.
Вьюга скрипкой плачет на Большом Каретном,
Завывает волком в городе Перми.
Домогаться гадко славы и почёта.
Грош цена всему, что ценят при дворе.
И уже неважно, по большому счёту, -
Уходить в апреле или в декабре.
Вновь зачертит иней, и, тоской влекомый,
Из глубин безбожной сумрачной души
Личико покажет персонаж знакомый -
Уличный философ, русский вечный жид.
Он меня отправит вдоль пустого поля,
Под мотив Вивальди, через ночь к утру -
Обретать на воле новую неволю
Да надежды злые нянчить на ветру.
На рассвете вера и душа остынут,
И меня помянут крепким матюгом,
Сволокут в сторонку, прикопают глиной
Да притопчут сверху красным сапогом.
Вот и отбоялся дураков всесильных...
По ухабам грязным, в хлам пьяна, лежит
Долгая дорога поперёк России,
Без конца и края, вечная, как жид.

25 ноября - 11 декабря 2009

Как бард барду
(монолог у прибрежной сосны)

Ты за песни ещё ответишь - настанет срок.
За тобой по пятам давно семенит молва.
Оправданиям грош цена, соль острот не впрок,
Не избегнет меча повинная голова.
Что за блажь - надрывая горло, при свете звёзд
Примерять молодой луны проблесковый нимб,
На музыку ловить слова и почти всерьёз
О любви пререкаться с богом... Да бог-то с ним.
Ты поверь, что превыше грома лихих побед -
На слиянье воды и неба поморский коч,
В молоко залива стекающий тенесвет...
Ощути, как в притихший город приходит ночь,
Как, расцвечена фейерверками фонарей,
Устилает газон покровом из белых мух,
Украшая равно рябины и снегирей,
Словно первые дни творенья вернулись вдруг.
Ощути, как горчит рябиной ноябрьский день,
Как рябиновыми огнями цветёт перрон,
И в окошке вагонном - чья-то родная тень.
Увязая, скользя, сбиваясь, спеши вдогон.
Добеги. Задохнись от цели на волосок.
Ощути, как прошитый снежным стежком пейзаж
Выгибает пространство улицы колесом
И берёт захмелевший город на абордаж.
Вот и всё. Ты поверь, что это и есть любовь,
И ничтожна похвал трескучая трын-трава.
И держись, раз пока не пойман ловцами снов.
А за песни ещё ответишь... Спиши слова!

24 сентября - 5 октября 2012

Неопокалипсис

"Мама мыла Раму"
из букваря кришнаитов

"Шёл Шива по шоссе, сокрушая сущее"
с просторов ВКонтакта
Крысолов на флейте играет гаммы.
Тянет дымом. Стены - в ходах жучков.
Эстафета света приходит в Гаммельн
Гей-парадом Ванечек-дурачков,
Крысным ходом, шабашем, Хэллоуином,
Модным трендом, денежной лабудой...
Не надейся, глупенький Буратино, -
Этот ключик точно не золотой.
Этот ключ - к дверям от шестой палаты.
Впрочем, дурней и на дорогах тьма:
На миру, где ценят мечи и латы,
Смерть красна не горечью от ума.
Бесполезны песни и пляски в храмах,
Ни к чему героев вздымать на щит:
Всё равно останешься сам с Усамой
Или Шива сущее сокрушит.
Бренды сбрендят. Хлынет реклама хлама.
Крысоходцам выпадет медный таз.
Встанет утро. Мама домоет Раму.
Финиш будет. Только не в этот раз.
25 октября - 14 ноября 2013



П-1205 – КАНИБАЛОЦКАЯ ЕЛИЗАВЕТА ( ГЕРМАНИЯ)

В моей лаборатории

В моей лаборатории нет трав, пробирок с ядами,
Взрывных устройств и опытов, задуманных хитро,
Нет ёмкостей с растворами, уродцами и гадами,
Есть только два алхимика – бумага и перо.
Вхожу в лабораторию, ищу слова незримые,
Беру перо волшебное, смотрю на белый лист.
А он, как поле снежное хранит хлеба озимые,
Таит слова заветные, и трепетен, и чист.
Картина за картиною встают пред взором мысленным,
Сугробом лет укрытое всё в памяти живёт:
Вода, колеблясь, плещется из вёдер. Коромыслами
Здесь носят воду женщины. И мама так несёт.
Земля многострадальная доведена до крайности
Бомбёжками, снарядами, окопами, огнём.
Забыв о плуге, сеялке, цветенье, урожайности,
Она осталась Родиной, в которой мы живём.
Здесь – порт и акватория, здесь по-другому дышится,
Здесь каждый дом, и камешек, и бугорок – солдат.
В моей лаборатории он навсегда пропишется,
Он, спасший нас от гибели, мой личный Сталинград.
В моей лаборатории свиданья не кончаются,
Ни в чём не соблюдаются ни время, ни черёд.
Бессчётно раз прощаются, уходят, возвращаются,
А то, что вдруг случается, известно наперёд.
Куда ведёт дороженька? Волы. Арба качается,
Большая, редкорёбрая, давно пустилась в путь.
Под «цоб!», «цобэ!» ленивые (волам предназначаются),
Под скрипы монотонные попробуй не уснуть!
Когда дорога мягкая, каменьем не мощённая,
Дитя доверят запросто вознице и арбе.
Ну, выпадет уснувшее, бедою обойдённое,
Грузовиком и трактором. И снова - «цоб», «цобэ»...
В пруду стоячем юркие резвятся головастики,
И тиною, и плесенью затянута вода,
Вверху – тропинка узкая, внизу кишат ужастики,
И, оступившись всё-таки, стремглав лечу туда!
Но если рядом взрослые, то чудеса сбываются,
Спасительное платьице намокло лишь слегка.
У самой той отвратности полёт мой прерывается,
Вцепилась в платье намертво отцовская рука.
Нет в доме электричества, а фитилёк старается:
Горит, коптит, из блюдечка горючее сосёт.
Прыжок – и ярким пламенем, как факел, загорается
Мой нежный, мой единственный, сибирский чёрный кот!
Но мама расторопная рукой огонь прихлопнула,
Теперь породой хвастает один лишь васькин бок
Когда кошачья братия, сей факт увидев, охнула,
Кот знал: есть нечто большее, чем жалкой шерсти клок...
Вот, эпизоды мелкие, а почему-то помнятся,
Как камешки мозаики, хранят свои цвета.
И,может быть, когда-нибудь мой белый лист заполнится,
Слова моей мозаики займут свои места.
В моей лаборатории гостят и дни, и месяцы,
И все, кто в жизни встретился, вольны прийти ко мне.
Вошедшие тихонечко невидимо разместятся,
Чтоб лист, как поле снежное, дал всходы повесне.


Минуя рифы

«Мы будем счастливы, мой друг...»
(Наум Коржавин, «Письмо в Москву»)
Триумф, мгновенье, вспышка, Gluck –
И мне понятно:
Мы были счастливы, мой друг,
Неоднократно.
Экстремум чувств. А жизнь вольна
Нестись галопом.
И не способна быть она
Сплошным сиропом.
У поражений и побед
Свои тарифы.
Не всем дано увидеть свет,
Минуя рифы.
Земля готовит для живых
Все ипостаси,
Вкрапляя в исполненье их
Крупицы счастья.
Но мы, их наскоро вкусив,
Едва заметив,
Того, что ищем что есть сил,
Так и не встретив,
Твердим с досадой на недуг,
На безнадёгу:
«Мы будем счастливы, мой друг...»
Смешно, ей-богу!
А было просто так смешно,
И всё – потеха.
Урок идёт, шуметь грешно,
Давись от смеха!
И колокольчиком звеня
На перемене,
Ты снова осчастливь меня,
Смешливый гений!
А завтра новым счастьем стань,
Другой мой гений:
Войди со мной в глухую рань,
В туман осенний,
В ту тишь и мглу, где спящий лист
Не шелохнётся,
Где будет мир невинно чист,
Когда проснётся.
Но где событий карусель
Нас всех закружит,
И где любви безумный хмель
По счастью тужит...
Мгновенья радостные пусть
Зовутся счастьем.
Ценя Земли ритмичный пульс
И пульс запястья,
Я тороплюсь, сбиваюсь с ног
И облегчённо
Ловлю родной сигнал-звонок:
«У телефона!»
Счастливых звуков целый хор
Из трубки льётся:
Прервав какой-то разговор,
Там дочь смеётся...

Памяти Поэта Игоря Царёва

Хороша к обеду ложка,
Вот и маюсь (неспроста!) :
Не ведёт меня дорожка
В заповедные места.
То - владения Царёва,
Там пегасов бьёт родник,
Там в лукошко к слову слово
В забытьи кладёт грибник.
Там парят на крыльях феи,
Ждёт знамений звездочёт,
Там река, сестра Алфея
(Только русская), течёт.
Шёпот листьев сокровенный,
Трепет, тайна, тишина,
Голос сердца вдохновенный
Да печальная струна.
Дрожь, неясное томленье,
Всплеск тревоги и тоски,
Воля свыше, озаренье
И – рождение строки.!
Слог певучий,. родниковый,
Звук серебряный, живой,
Чистый, праведный, царёвый,
Как Иван-да-марья, свой...
Там покорны все стихии
Вечной музыке стиха...
А в миру дела лихие
Люд доводят до греха.
Как тут выживать Поэту,
На изломе, в злобе дня?
Пламень сердце жжёт. И это –
Суть и миссия огня.
Но огонь, сжигая, светом
Разгоняет мрак и тьму...
Повинимся пред Поэтом
И поклонимся ему.
Повинимся, что толково
Жить хотели – не смогли,
А поклонимся за Слово
Низко, низко – до земли.



П-1190 – САДЫКОВ ДЕНИС ( ИЖЕВСК)

Молитва

Вьётся к шее канатный линь,
Проигравших жалеет плеть,
Мне господь подаёт на жизнь
И ещё сверх того - на смерть.

Распрямив горизонта жгут,
Растекается солнца медь,
Мне свобода на пять минут -
Больше времени не стерпеть.

Каждый вздох, каждый выдох, взмах
Заплетает событий нить,
Мне любовь заменяет страх
Перед этой проблемой – жить.

Небосвода размазав синь,
Разрезаю земную твердь,
Я прошу мне подать на жизнь -
И немного ещё на смерть.

Наша песня

Наша песня никак не сложится,
Наши дни посерели лицами,
Рифмы крИвые детской рожицей -
Необъезженными кобылицами.

Если небо в объятьях радуги
Веселит лишь с натуги маетной,
Скулы сводит от сладкой патоки -
Небоскрёбами жизни матерной.

Значит шёпотом, в треть, в полголоса
Кровоточить слова как выстрелы,
Прочертить на мишенях полосы,
Выводя прописные истины.

Не стоять нам с венцом на паперти,
Не кричать - « Прикрываю! Выстоим!»
Все герои пошли по матери,
Наготу прикрывая листьями.

За собой оставляя раненых,
Отпускаем грехи монетами
Частоколом глаголов скаредных

Грудь увешана как победами.

Наша песня никак не сложится,
Кашей стынут потуги гениев,
У истории руки -ножницы,
Не сложилось, знать, поколение.

Не время

"не время" говорила мне любовь
"не стоит" уходя шептала совесть
я закурил перрон последний поезд
топтал окурок и пытался вновь

отбросить боль сомненья бытия
тех находить кто на тебя похожи
лукавство нам обходится дороже
искал тебя и только лишь тебя

волной рябою вылизан причал
пространство заключённое в движенье
с победою приходит пораженье
двуликое начало всех начал

как отрицание как слово "нет"
как то что не вмещает смысл понятий
итог не часто стоит тех занятий
что предлагает жизнь на склоне лет

тома бесстыдно-девственных страниц
огонь для книги лучшая забава
листвы осенней солнечная лава
округлость форм и заострённость лиц

калейдоскоп неразбериха бред
так гонит сердце по сосудам старость
я закурил осталась только малость
топтал окурок и искал ответ



П-1108 – - МИХАЙЛЕНКО СТАНИСЛАВ ( ХАБАРОВСК)

Про то, что будет после

- "Что будет после?", - спрашиваешь ты.
Потопа точно, милая, не будет,
Меня не станет, но губить цветы
И приносить к моей могиле люди
Безумно будут. Шепчешь ты "Зачем?".
Да, просто все, не так чтоб поголовно,
В моей судьбе решение проблем
Завидели. Всё тленно и условно.

Что будет после? Солнца новый день
И дня не слишком длинного морозец,
И песни птиц, и облачная лень,
И полный ледяной воды колодец.
Лес выспится и снова зашумит
Подаренным, неношеным нарядом.
Не будет на тебя во мне обид
И грустных строф, и огненного взгляда.

Наступит скоро суетная ночь,
(Про сказки, Сказка, речь сказать не вздумай)
На прошлую похожая точь-в-точь,
Ну, разве что, с ней меньше будет шума:
Весёлого басового "Ура!"
И споров за излюбленное место.
Пусть "Завтра" будет хуже, чем "Вчера",
Не для своих живу я интересов!

Все будут после: Пьяные друзья,
Соседи, громко-падающие в миски
И киски станут руганными зря:
Сожители нагадят по-английски
В своём дому. Такая карусель
Завертится, когда меня не станет:
Начнёшь ты петь, а тот – начнёт висеть.
Жизнь хороша, конечно! Но, местами.

11 декабря 2013г.


Моменты снегопада

В моменты: на Землю небесный снег
Ложится неслышно, свободно, плавно,
Бывает всегда до того забавно
Почувствовать, что на планете нет

Ни бед, ни ошибок, ни зла, ни слёз,
Ни гордости, ни разномастных денег,
А есть только снег – весельчак, бездельник.
Пускай на него не спадает спрос!

Тихонечко. Сон: на зимовке снег.
Любуйтесь и нежно лепите бабу,
Иль грохнитесь в снег, чтоб на миг хотя бы
Почувствовать, что бесполезен бег

В моменты, когда до запазухи он –
Небесный посланник и гость наш желанный.
А снега-то сколько в моих карманах...
Любви, на Земле – самый главный Закон!

10 декабря 2013г.

Мандариновый месяц

Осень за высокими горами,
Месяц мандариновый пришёл,
Он летает лёгкими снегами
Над моей Россией: Хорошо!

Падают снежинки на ладони,
Тают от радушия, тепла.
Снег всегда весёлый, снег не стонет,
Что его не ладятся дела.

Чудо есть: С рассветом встали люди
И с добром! Нет, я не одинок:
Есть семья, и Солнце вечно будет,
Если не покинет сердце Бог!

Погляди, как зимний миг прекрасен!
Месяц с мандаринами пришёл, -
Ёлки новогодние украсить!
Ты здорова! – как же хорошо!

1 декабря 2013г.



П-1180 -- ПЕВЗНЕР ГРИГОРИЙ ( ГЕРМАНИЯ)

"Когда октября на исходе..."

Когда октября на исходе
нисходит внезапный покой
и солнце из тучи выходит
и тучу отводит рукой,
листвы жестяные обрезки
под солнцем как будто живей,
и резко, немыслимо резко,
прорезан рисунок ветвей.
Распаханы нивы и пахнут,
и запах листвы загустел,
и лес облетевший распахнут,
хотя и не весь облетел.
И что-то такое исходит
от скупо согретых стволов.
И что-то в тебе происходит,
чему не находится слов.

"Я посылаю тебе шифровку..."

Я посылаю тебе шифровку.
Отсюда нет напрямую связи...
Я посылаю свою шифровку
то криком чайки перед грозой,
то стайкой листьев, то всхлипом грязи...
То спелой сойкой на старом вязе...
То предрассветною бирюзой...
Я посылаю, а ты не слышишь.
Ты трудно дышишь. Ты, на спине
когда заснёшь, иногда так дышишь...
И ведь не звякнешь и не напишешь...
Я упрошу, мне позволят – слышишь? –
к тебе порой приходить во сне.


"А может, всё прекрасно?.."

А может, всё прекрасно? А может быть, и я
Явился не напрасно на берег бытия?
Я плохо делал дело, я прожил на бегу,
Но мне не надоело на этом берегу,
Где маки, где за плугом грачиные бега,
Где в мареве упругом над лугом пустельга.
Где было то, что было, где я, по счастью, был,
Где женщина любила и я её любил.
Вы будете смеяться... А всё-таки я жил,
Таскал нелепый панцирь из жира и из жил.
И лёгкие свистели, с усилием дыша…
А где-то в этом теле барахталась душа.



П – 1248 – КОЛМОГОРОВА НАТАЛЬЯ ( САМАРСКАЯ ОБЛ. с.КЛЯВЛИНО)

Взгляд проводника

Мы с тобой успели
На маршрут осенний;
Лист к окну вагона
Солнечно приник,
А по рельсам звонким
Убегало время
И смеялся громко
Юный проводник.

Чай в бокале с мятой
На газете мятой,
Серая платформа,
Чистая постель;
Мы в вагоне пятом
Округляли даты -
От мгновений счастья
До больших потерь...

Бесконечность - в лицах...
Безмятежней спится,
Если к расстояньям
Как к судьбе, привык;
Спит соседка справа,
Спит сосед напротив
И под Окуджаву
Дремлет проводник.

Самый скорый встречный
Мыслям не перечит,
Разрывает темень
Радостный гудок,
И бросает осень
На промокший щебень
Отголосок света -
Золотой листок.

Нас не укачали
Старые печали,
Проводник весёлый
Прокричал "пока!"..
Снится будут долго
Станции России,
Светлая дорога,
Взгляд проводника...

Черная корова

Очерчен летний деревенский день
от утренней и до вечерней зорьки...
Колдуют руки бабушки моей
у вымени, а вымя горячей,
чем молоко в серебряном ведёрке.

Петух с насеста жёлтый глаз косит
на яркие горошины косынки:
его бы воля - выклевал горох,
да бабка бдит, а свет уж больно плох
от старой, проржавевшей керосинки.

По хлеву тени тут и там снуют,
по сеновалу прошуршали мыши...
Вздыхает Ночка - шумно, тяжело,
и кажется, что слышит всё село,
как струи бьются и стучат о днище

Ведёрка с васильковым молоком;
а бабушка - ну чисто чародейка!¬
Руками, обнажёнными по локоть,
являет удивительную ловкость:
- Из- под коровы...свежее... испей- ка!

Парной глоток - как первый поцелуй,
как разговор и откровенье с Богом...
А рядом ночка, спелая от звёзд,
роняет в рожь кометы рыжий хвост,
коровой чёрной дышит за порогом...


Старуха вяжет..

Старуха вяжет,
я не тороплю,
ловлю движенье спиц,
рукам послушных...
Так правнук глядя
на летящих птиц
средь проводов
и облаков воздушных
считает их:
-четыре...восемь...шесть,
и загибает пальчик деловито
(а локоны - как спутанная шерсть!)
Старуха вяжет
и считает петли,
и шевелит губами, а клубок
снуёт котёнком
меж отёкших ног;
глаза её совсем почти ослепли...
Старуха вяжет...
и стучит сердито
калитка оцинкованною жестью,
и воет ветер
за окном натужно...
Мне нравится,
как в доме пахнет шерстью
и тонкой нитью
вьётся безмятежность...
А во дворе
стоит такая снежность,
что руки сами
тянутся к огню...
Старуха вяжет,
я не тороплю...



П-1214 – КРИКЛИВЕЦ ЕЛЕНА ( ВИТЕБСК.БЕЛОРУССИЯ)

Тополя

Тополь, подпирая небосвод,
в толщу дней глядит с немым укором.
И тропинка робкая ведет
к старенькой скамейке у забора.
Здесь и тени поросли быльем…
Только почему-то год от года
окон заколоченный проем
не пускает душу на свободу.
Этот груз не разделить ни с кем.
Горький крик не вырвется наружу.
Тихо дрогнет жилка на виске,
и морщинки сделаются глубже.
Ни в погонных метрах, ни в рублях
не измерить дедовские хаты…
На таких вот сизых тополях
выбьет время памятные даты.


Прошедший век

Прошедший век с просевшим домом
уже никто не покупал.
Лицо в оправе из картона
смотрелось в крошево зеркал…
А в этом мире тоже жили –
не приходили на постой.
Там петли заячьи кружили
от первопутка до Страстной,
и пелись песни без начала,
и пились вечные сто грамм,
и плавно лебеди качались
на серой вате между рам.
Ушло. Растаяло. Забылось…
Лишь при включенном ночнике,
смеясь, – от бабки научилась –
она гадала по руке.
И было невдомек обоим,
читавшим линии судьбы,
как сложный вензель на обоях
похож на заячьи следы.


Лоскутное одеяло

Эта прошлая жизнь, эта бабкина ветошь
прописалась навеки в комоде твоем.
Возвращаясь домой, будто птица на ветку,
согревалась душа под лоскутным шитьем.
В ночь, когда и дождю почему-то не спится,
и озябший трамвайчик стучит вдалеке,
ты разгладишь морщинки сатина и ситца,
как шершавую кожу на теплой руке,
той, что клала стежки, словно буковки в строчку
выводила на пестрых страницах судьбы…
И темнели горохи на бывшей сорочке,
и темнели дорог верстовые столбы…
И сновала иголка в уверенных пальцах,
лоскуток к лоскутку пришивая года,
чтоб укутать любовь, как дитя одеяльцем,
чтобы век воскресить, как живая вода,
чтобы спрятать тоску, как роман институтка,
намечтавшая в дерзком кружении звезд
расписаться в позоре, в потере рассудка
и уехать с корнетом за тысячу верст.



П-1181 – АНДРЕЕВА ОЛЬГА ( РОСТОВ - НА ДОНУ)

***
Сверху падало небо, слоями на землю ложилось,
постепенно светлея. Его колдовским хороводом
заморочен, поверил бы истово в горнюю милость –
но себе не солжёшь на детекторе полной свободы,
но в е-мейле у ангела тоже есть слово собака,
элевсинских мистерий двусмысленность, спесь первородства, -
не высовывай голову! Небо светлеет, однако
время плотно сжимается и надо мною смеётся.
Не сливайся с пейзажем, он много сильней, он повяжет,
засосёт – не заметишь, сопьёшься, сольёшься, сотрёшься
и ни слова не скажешь – инерция пухом лебяжьим,
тихим тёплым теченьем заманит, как кошку прохожий,
Одиссея – Калипсо. На пике любви и опалы
так легко раствориться в усталости сиюминутной.
Утро – свежий цветок,правда, мы в нём – какие попало,
недоспавшие зомби, измятые в тесных маршрутках.
Повинуйся порывам! Им было непросто прорваться
сквозь дремучую косность депрессий, рефлексий, амбиций -
и затеплить свечу. Не пугайся своих девиаций,
с Дона выдачи нет. Изумиться, поверить, влюбиться,
частью флоры – без ягод и листьев – немею и внемлю,
осыпается небо – доверчиво, бережно, хрупко,
и летят лепестки на прощённую грустную землю,
укрывая нежнейшим покровом нарывы и струпья.

***
Этот город накроет волной.
Мы – не сможем… Да, в сущности, кто мы –
перед вольной летящей стеной
побледневшие нервные гномы?
Наши статуи, парки, дворцы,
балюстрады и автомобили…
И коня-то уже под уздцы
не удержим. Давно позабыли,
как вставать на защиту страны,
усмирять и врага, и стихию,
наши мысли больны и странны –
графоманской строкой на стихире.
Бедный город, как в грязных бинтах,
в липком рыхлом подтаявшем снеге,
протекающем в тонких местах…
По такому ль надменный Онегин
возвращался домой из гостей?
Разве столько отчаянья в чае
ежеутреннем – было в начале?
На глазах изумлённых детей
под дурацкий закадровый смех
проворонили землю, разини.
Жаль, когда-то подумать за всех
не успел Доменико Трезини.
Охта-центры, спустившись с высот,
ищут новый оффшор торопливо,
и уже нас ничто не спасёт –
даже дамба в Финском заливе,
слишком поздно. Очнувшись от сна,
прозревает последний тупица –
раз в столетье приходит волна,
от которой нельзя откупиться.
Я молчу. Я молчу и молюсь.
Я молчу, и молюсь, и надеюсь.
Но уже обживает моллюск
день Помпеи в последнем музее,
но уже доедает слизняк
чистотел вдоль железной дороги…
Да, сейчас у меня депрессняк,
так что ты меня лучше не трогай.
Да помилует праведный суд
соль и суть его нежной психеи.
Этот город, пожалуй, спасут.
Только мы - всё равно не успеем.

***
Научи меня, Господи, просто, свободно писать,
взять стило и писать, позабыв о форматах и стилях
тех, кто знает, как надо…Забыть о долгах, о часах,
о холодной ломающей боли – когда не любили
Не на север, не в лодке, не в холод, не в дождь, не в мороз,
а в озноб подсознания, в ересь похожих, безликих,
как в аду, в сирый ком закипающих слёз,
оплетённый кругом рыжей проволокой повилики
На кушетке у Фрейда я вспомню такие грехи,
за которые вертятся на электрическом стуле.
Научи ворошить мой надёжно укрытый архив
отделяя от боли всю прочую литературу.
Мозг инерции просит, не хочет спиральных свобод,
неучтённых, опасных, лихих, не дающих гарантий.
не дающих плодов… уносящих бурлением вод
и ребёнка в тебе – под сомнительным кодом «характер».
Серпантины уводят всё дальше от плоской земли,
сублимации, скуки, привычки, инерции, дрёмы.
Про Русалочку – помнишь? Часы отключились, ушли
вверх по склону – и в вечность с постылого аэродрома.
Я останусь вверху, на плато, здесь наглядней дела
и слышнее слова Твои – ближе, наверное, к дому.
Архимедов огонь насылают Твои зеркала
на корабль – и пылает фарватер так странно знакомо…



П-1217 – АМФИЛОХИЕВА МАРИЯ ( САНКТ ПЕТЕРБУРГ)

***
Я принимаю всё как есть –
Любую сторону медали.
Пока мы остаёмся здесь,
Любите мир каким вам дали.
Сиротство с признаком родства,
Работу с привкусом неволи,
Подделку с видом естества
И счастье с перевесом боли.
Завещано одно – вперёд
Идти, тянуть без укоризны,
Как бечевы бурлацкой гнёт,
Чужбину с примесью отчизны.
Но до конца, за ним – опять,
Из воплощенья в воплощенье
Своей любовью изменять
Земли закон и ось вращенья.

***
Были завещаны мне от рожденья
Росы на травах, дожди на стекле,
Ветра восторг и азарт нетерпения
Солнечных бликов в речном хрустале,
Кроны и корни, побегов безудержность,
Ловкость лозы, изощренной, как змей,
Легких семян безрассудное мужество,
Что улетают с поникших ветвей.
Я не уйду, что бы там ни пророчили:
Ведь не иссякнет заветный запас.
Вербным кустом прорасту на обочине
И проявлюсь еще тысячи раз
Пятнышком чая на праздничной скатерти,
В гомоне леса – синицей простой,
Памятью сына о странностях матери,
Недостающей в строке запятой…

Алхимик

Я в реторте нагрею память
О покрывших планету водах,
Об ушедших в пески народах
И о тех, кто пытался править.
Я добавлю щепотку пепла
Городов, что вчера сгорели,
Пыл безумцев, достигших цели,
Чья планида давно поблекла.
Алый сок из желаний лучших,
Черный порох тревог всегдашних,
Пыль дороги и соль тех пашен,
Где рождается хлеб насущный.
А когда раствор заискрится,
Прошепчу исступленно: «Амен!» –
И на миг философский камень
Проблеснет, чтоб вновь раствориться.



П-162 – ЯРОПОЛЬСКИЙ ГЕОРГИЙ ( НАЛЬЧИК)

Закат

«В ущербе жизнь, в упадке, на излёте…» —
заткнитесь, умоляю и прошу.
Скулящие! навряд ли вы поймёте,
о чём таком я, собственно, пишу.

Куда спешу, зачем грешу и каюсь,
зачем порой в себя вливаю хмель,
каких чудес ищу заветный кладезь
средь людям заповеданных земель…

Но я скажу. Бешусь я потому лишь,
что помню опрокинутую высь!
«Предначертанья ввек ты не обжулишь», —
мне ангелы внушили эту мысль.

Внушили мысль, но не вручили карту,
где был бы обозначен путь к мечте,
и потому влечёт меня к закату
свербящая тоска по красоте.

А красоту недаром страшной силой
считали и считают до сих пор.
…Закат, порнографически красивый,
бесчинствует в расселине меж гор!


Попытка отречения

Ахи, вздохи, чернильная сырость, —
ты избыт, сочинительский вирус!
Не потянешь меня за язык.
Хоть я с прежним собою и вижусь,
но из собственных чаяний вырос,
а живу — потому что привык.

Полно пялиться в небо пустое:
не отыщется в этом отстое
человеческих искренних чувств;
остается глумленье простое —
что ни яблочко, то налитое,
яду надо дорваться до уст.

Эй, гибискус, фиалка и кактус,
приобщаю вас к этому факту-с,
дым пуская в вас ночь напролёт:
божеством остаётся лишь Бахус,
осознание этого — лакмус
(посинеет любой, кто поймёт).

Жизнь сгорает быстрее, чем клубы.
Кто трубит в проржавевшие трубы?
Не берусь описать этот звук.
Я бы мог заговаривать зубы,
да к чему? Эти фокусы грубы,
кто бахвалится ловкостью рук?

До свиданья, счастливые дети,
тёти, дяди, — тепло вам на свете:
вы и в shit различаете sheet,
ну а я разорвал ваши сети…
Но откуда же строки вот эти?!
Да и в горле немного першит.


Глобальный облом

Как цветы без поливки — поникли.
В землю лбом, несмотря на апломб.
Не иссякли, но фазою в цикле
уготован глобальный облом.

Наплодили бойниц и болезней
и бахвалимся: наша взяла!
Что за жизнь? Век от века железней.
Всё путем. Всё — тропою зерна.

Ведь когда пустотелой свободы
опостылит бескрылый мотив,
разомкнутся фекальные воды,
вновь кого-то из пены родив.



П-1229 – БОЛГОВ АНАТОЛИЙ ( САНКТ ПЕТЕРБУРГ)

Лента Мёбиуса в бутылке Клейна

«…Разница лишь в ощущении благоговейном —
Кто-то вкушает келейно «бутылочку Клейна»,
Кто-то стаканом портвейна доволен вполне.
Правду ли я говорю, утверждая, что лгу?
Глупый ответит, а умный подумает: «Боже!
Это тот камень, который ты сдвинуть не можешь!
Так и умрешь в заколдованном этом кругу!..."

И.В. Царёв. "Глоток вина из бутылки Клейна".

Хотел я зреть, а по-другому - спеть,
Весомой песней на ветвях Отчизны.
Мечтал прозреть и громко в хоре спеть
Лучистый гимн без горькой укоризны.
Во мне росло либидо тёплых слов,
Но тяга эта сыпалась в печали.
Росло и зло под рёв тупых ослов,
Когда они беду со мной венчали.
Как тот паук, я плёл рутину мук
Из ленты лет, запутанных в пространстве,
В котором звук от судороги мух
Зудел мольбой при солнечном убранстве.
Как будто жил, тянул мечту из жил,
Ходил волной ветров над спелой рожью,
В шипах ожин барахтался во лжи,
Пытаясь вникнуть в заповеди Божьи.
Как мир хорош! Взгляни со всех сторон,
Со всех пещер и магий подземелий:
Под грай ворон и марши похорон
Тебя судьба с костями перемелет.
Как свет пригож, где правят блат и грош,
Смотри со всех крестов у поднебесья:
Под сотни кож заходит пули брошь,
И вот вам кровь, как орден силы бесьей.

Не тьма по мне за грудой тех камней,
Где пьёт Сизиф свой пот и слёзы лижет,
А сила вне сомнений чёрных дней,
Весна её на ветки почкой нижет.

Не мне молчать. У правого плеча
Протенькал ангел трелью соловьиной:
Зажглась свеча и тёплая моча
Весёлым воском выкрасила вина.

Одним - стакан, другим по сто токкат,
Налитых днём с огнём в бутылку Клейна.
А мне стога у гари эстакад -
Ищи в них буквы горько и елейно.

У дна реки свою тоску реки,
Дугою губ замаливая беды,
И береги, насмешкам вопреки,
Огни любви, что радостью воспеты.

И я осип, вопя, что было сил,
По детским снам летя с велосипедом.
Слова «спаси!» на хрустнувшей оси
Моей Земли - не шёпотом пропеты.

То был тупик, оазис новых спиц,
Согнул он обод странствия восьмёркой.
Под гул тупиц и клёкот мёртвых птиц
Гуляла вечность по заветам смёткой.

Корабль орал и бредил до утра,
Он к пирсу речи раной был причален,
Гудел аврал на зорьке под «ура!»,
Когда слова от боли одичали.

Настанет миг и скажут мне – аминь,
Накроют сердце радугой молитвы,
Её кармин уйдёт щепой в камин,
По острой грани на словесной бритве.

Я был распят. Бежало время вспять,
Крутился вихрь по мёбиусной трассе,
От голых пят отталкивая пядь
Родной земли, где каждый гвоздь прекрасен.

Любимой жене

«Просто этот час свирельный
В бахроме волны курчавой -
Не заказан, не отмерен,
Лучезарно изначален!..»

Ольга Флярковская. Просто музыка... ("Причальный вальс")

1.

В Судаке нам солнце пело
И обжаривало ступни.
За стеной, капризно белой,
Молоко дарил Укупник.

На закуску ели паспорт
И смеялись в жёлтом лете,
Целовались долго, на спор:
Мы бесились в красном свете.

Помнишь? Там всё было вместе:
Наши руки, наши губы.
Помнишь? Мы кормили бестий -
Белых чаек, словно убыль.

Как не помнить их капризы,
Стоны в сумерках качаний,
Что на запад, к Симеизу,
Улетали из молчаний.

С ними солнце на качелях
Уходило вдаль к Форосу,
Чтобы выпить из расщелин,
То ли слёзы, то ли росы.

То ли птичьи, то ли Божьи
В утолении печали.
Шёл мороз по нашей коже
С тихой ласкою вначале.

Нежность ночи пахла кари,
Волны тёрлись о причалы.
Ты в зрачках от зноя карих
Звёзды медленно качала.

2.

Напомни, царица, о ласковом лете,
О тех певунах, что влекли выразимо
В осеннюю спелость, где рыжие плети
Погнали раздумья в глубокие зимы.

Ты знаешь о том, что по птичьему праву
Разрезано небо курлычащим клином,
Как пала в озёра, на землю и травы
Святая отрава из песен былинных.

Горчил тот исход сединою ковыльной,
А нам оставалось в мольбе возвращений
И в гуле весеннем под солнечной пылью
Готовить роскошное блюдо прощений.

По Божьему дару, на птичьих правах ли
Вкушать неизбывно рождённые вина.
Напомни, царица, как радостно пахли
Соцветья черёмух в речах соловьиных.

***
Он алый на зорьке и звёздный в ночи (Одиночество в пейзаже)
«Белеет парус одинокий…» М.Ю. Лермонтов

1.

Протянуты нити железных дорог
В оазисы неги и благ.
Сказала гордыня: «Вот Бог – вот порог» -
И белый подсунула флаг.

А мне этот парус всегда по нутру
Во тьме полустанков судьбы:
То радость рисую, то память сотру,
Где наш не заладился быт.

Он алый на зорьке и звёздный в ночи,
В нём зяблики зябнут зимой,
Весной прилетают картинно грачи
И гуси гогочут в гобой.

Одно ощущение сладко постиг,
За это, приятель, прости:
Ворую у Бога на паперти стих
С его убиенной горсти.

Проходят составы в душевный туман,
В них есть и любовь, и беда.
Не нужно для счастья большого ума,
А малого мало всегда.

Закон непреложен: прибавит во мне -
Убавит успенье другим.
Спешу собирать самогуды камней,
Играющих радостный гимн.

Гудят поезда сквозь душевную брешь,
То - совесть, что горько права:
От сердца и речи полоски отрежь
И пластырем их раздавай.

2.

Путь лежит в дуге гипербол
На закате к островам,
Где с ветвями старой вербы
Плачут нужные слова.
Сверху вечер пахнет водкой,
Слева броды, справа мост…
Переправлюсь в красной лодке
Через горе на погост.

Одиночество в пейзаже
У заброшенных могил.
Тучи мажут небо сажей.
Боже правый, помоги!

Дай любви твоей отведать
И свою залить добром.
Ни ответа, ни привета,
Только боли под ребром.

То ли будет наказанье,
То ли орден и почёт.
Скоро ночь тугим вязаньем
В свой орнамент увлечёт.

И пойму тогда, наверно, -
С просьбой к Богу не ходи.
Если есть на сердце скверна –
С нею сам борись. Один.



П-1193 – КРАВЧЕНКО НАТАЛИЯ ( САРАТОВ)

***
А круг сужается, сужается,
всё отсекая на корню.
Друзья звонят и обижаются,
что забываю, не звоню.

Круг сузился до тесной комнаты,
до круга лампы над столом,
мой ближний круг — где только дом и ты,
и вяз за кухонным окном.

Но пусть друзья не ужасаются, -
мол, погружается на дно...
Мой мир сужается, сужается
до лишь того, что суждено, -

вдали от топота и ропота
неузнаваемой страны -
до слова, сказанного шёпотом,
до теплоты и тишины,

до стынущей тарелки с ужином,
до книжных полок, что вокруг,
до глаз твоих, от счастья суженных,
в кольце моих горячих рук.

И любишь ревностней и яростней
в привычной будничности дней.
Чем ночь черней — тем звёзды ярче в ней.
Чем уже круг — тем он сильней.

***
Молоко кипятила на кухне. Вставала заря.
Поумерив огонь, механически кашу мешала.
Загляделась на тень, что дрожала в лучах фонаря,
отлучилась на миг, оглянулась — а жизнь убежала.

Отлучилась от жизни, легко обернувшейся сном.
Чтоб души не мутить, я зеркальную гладь не нарушу.
А прохладные длинные пальцы луны за окном
мои волосы гладят и манят куда-то наружу.

Как легко и свободно, себя ощущая никем,
своей жизни шагрень до фонарного блика скукожа,
глядя ночи в глаза, на вселенском стоять сквозняке.
Только холодно очень, особенно если без кожи.

***
Как был хорош он, зряшный мир вчерашний,
как в вечность распахнувшаяся дверь.
Казалось, ничего уже не страшно!
Или напротив — страшно всё теперь.

В тайгу души я отправляюсь в ссылку,
в её глубины, недра, глухомань.
Любви моей предтеча, предпосылка
проглянет сквозь мистический туман.

Мне помнится: то зелено, то вьюжно,
тяжёлых звёзд рассыпано драже...
Всё было так прекрасно, так ненужно,
как никогда не будет мне уже.

Прощаю мира суетную бренность.
Прощаюсь с вещей музыкой дождя.
Как нищему, Вам подаю на бедность
свою любовь, навеки уходя.

Прощаю все потери и напасти.
Прощаю этот сумрак голубой.
И, кажется, я сотворяю счастье
из тьмы всего, что составляет боль.



П-1100 – СУРИНА ЕЛЕНА ( ОРСК)

На закате

День прошел, неделя, месяц ,– даже
Жизнь прошла (а ты подумал, – год?)
Это - не потеря и не кража,
Это - завершение, исход.

Так не думай о судьбе неладной,
А тряхни-ка буйной головой, -
Так вчера ушел во тьму нарядный
Гордый клен с узорчатой листвой.

А теперь, морозом обновленный,
Он стоит по-царски во дворе -
По колено в золоте червонном,
А по локоть – в белом серебре.


Кормитель птиц

Прилетайте к ногам моим, птицы мои! –
Сизари городской окаянной души, -
Из разлома буханки на скатерть земли
Буду мякиш большими кусками крошить.

За внимание к взмаху дарующих рук
Я прощаю вам давку за хлебный кусок,
И бескрылую гонку, и яростный стук
Жадных клювов в асфальт и собрату в висок.

Безыскусный кормитель, - не ангел, не бес, -
Просто с кем-то делюсь в бедной жизни своей,
Я и выше и с вами, - источник чудес…
Оттого и хожу покормить голубей.

Но закончились хлебы, и в небо пора, -
Весел круг над квадратом дворовых границ:
Можно даже и дальше лететь со двора, -
Никого нет свободней накормленных птиц.

Я уже и не виден с такой высоты,
Но еще провожаю глазами полет,
И пусты мои руки, до завтра – пусты,
Только парочка перьев и белый помет.


Удачный вариант

Меняет двор дворовый пес,
Условья жизни улучшая,
Весь скарб его– блохастый хвост
И радость на душе большая.

На новом месте нет ларька
Пивного, и подонков нету,
Которые дадут пинка
И в морду сунут сигарету.

Но есть: помойка, тень и кот,
И дворничиха благосклонна;
Там такса рыжая живет,-
Глядит пленительно с балкона...

Не новоселье, а - мечта!
И прежний двор к тому же близко,
Где будет ждать девчушка та,
Что как-то вынесла сосиску.



П-196 – ЧЕТЫРКИН МИХАИЛ ( ПОРТУГАЛИЯ)

***
Бледней мороженой трески
(Хоть много старше),
Я как-то раз читал стихи
Одной Наташе,
Торчал скелетом голый клён
Среди сугроба,
Исход был предопределён
– Мы знали оба,
В ветвях надтреснуто свистел
Какой-то певчий,
Спасти могла нас лишь постель –
В ней стало б легче,
Ходили зубы ходуном
(К ночи свежело),
Я предложил зайти в мой дом,
Отведать джема,
Нам рожи корчила луна
И пахла псиной,
Была Наташа неумна
– Зато красива,
Я еле сдерживал порыв,
Гремя ключами,
Потом входную дверь открыл
Её плечами,
Одежды словно лепестки
С двух тел слетели,
Мы молча наперегонки
Неслись к постели
– Там, замотавшись в толстый плед,
Я дробью Морзе
Проклацал ей – Мы разных лет,
Но оба мёрзнем –
Она, коронками звеня,
(Мол, всё в порядке)
Тихонько тёрла об меня
Босые пятки,
Мы были просто влюблены
В предметы быта,
Она лежала у стены,
До глаз укрыта,
Я рядом в стопку одеял
Влез с головою…
А ветер в окна снег швырял,
Надсадно воя.
Теперь года уже не те
– Но помню точно,
Как мы бугрились на тахте
Холодной точкой,
И помню девичье чело
В гусиной коже,
И как на улице мело,
Мело… но всё же
Тёк где-то в жарких странах Нил,
Цвели фисташки,
А я стихи свои бубнил
Одной Наташке,
И был согрет – внезапно, весь –
Её рукою…
И если счастье в мире есть
– Оно такое.

***
В моих инстинктах что-то смещено –
Ложась ли спать, или проснувшись даже,
Я наблюдаю белое окно
С фрагментами застывшего пейзажа,
Незыблема устойчивость границ
Пространств, обозреваемых с балкона,
Где даже траектории у птиц
Подчинены параграфу закона…
И спрятавшись меж мусорным ведром
И еле-еле тёплой батареей,
Я создаю фантазии пером,
Отсюда дезертируя скорее,
– Но что богатство против пустоты,
Которой ни предела нет, ни края, –
Вновь корчатся бумажные цветы,
В огне прямой реальности сгорая…
Вернётся ночь, и царствованье льда,
Колючая позёмка между зданий,
Где мир, сооружённый за года
Ничем не завершённых ожиданий…

***
Я вдруг увидел – она такая,
Вся из нюансов дневного света,
Лёгкая, словно вино Токая,
Как ветерок в середине лета,
Я вдруг заметил её печали –
В полукивке мимолётном (мне ли?),
Может, на миг повела плечами,
Может, цвет глаз стал чуть-чуть темнее,
Я вновь подумал – Она другая,
Душу её рисовали боги…–
– И повернулся, себя ругая,
Чтобы уйти в свой мирок убогий,
Чтобы, забившись там под дерюгу,
В полуподвальной какой-то нише
Грезить, как шепчет – как будто другу –
Голос её, всё нежней и тише…



П-114 – ШТОКМАН ВЛАДИМИР ( ПОЛЬША)

***
Все, что видел и все, что запомнил — это только вершина горы,
Остальное таится безмолвным грузом скрытым от глаз до поры.
Но однажды в слова и картины обратится таинственный скарб,
И нахлынет холодной лавиной неземной ослепительный дар.
Никакие словесные звуки объяснить не сумеют тебе,
За какие такие заслуги это все опустилось с небес...
Городок над спокойной рекою, южной ночи сиреневый свет,
Ты плывешь в безмятежном покое и тебе еще так мало лет...
Но предчувствием детское сердце переполнится вдруг иногда,
Понимаешь, что некуда деться, и уже просочилась вода
Родником упоительной влаги, что когда-нибудь небо прорвет,
И проступят слова на бумаге, и таинственный смысл прорастет.


Баллада о художнике

Витражи — миражи неземных берегов,
Снимки ангелов, дагеротипы богов.
Непроста витражиста работа.
Чтобы вспыхнула красками стекол слюда
Сколько нужно смирения, сколько труда,
Сколько нужно прозрений и пота...
Мастер в храме стоит на высоких лесах,
Он фрагмент за фрагментом картину писал
Из стекла и свинцовых пластинок,
Подбирая оттенки, сверяя цвета,
Красотой заполняя пустые места.
Только он недоволен картиной.
Говорит он священнику: — Падре, смотри,
Как одежды у ангела в свете зари
Полыхают небесным пурпуром.
Но два стеклышка все же темнее других,
Заменить обязательно должен я их,
А иначе — это халтура.
Настоятель наморщил в сомнении лоб:
— Мастер, время работы уже истекло,
И витраж твой великолепен.
Он настолько хорош, что оттенки стекла
Не имеют значения для большинства,
И дефект здесь внизу незаметен.
И ответил художник: — Ну что ж, здесь внизу
Похвалу и хулу я любую снесу,
Мастерству своему цену зная.
Да вот ангелы, там, в поднебесных мирах,
С осуждением будут смотреть на витраж,
Недоделки мои замечая.
Скажут: «Этот художник, лодырь и плут,
Он ведь знал, что цвета его стеклышек лгут,
Но ошибку свою не исправил».
И священник смиренно потупил глаза,
И тихонько ушел ничего не сказав,
Мудреца с витражами оставив.

***
Сделались ночи томительно длинными,
Сделались дни утомительно серыми,
Пялятся в душу глазами совиными
Тусклые звезды с холодного севера.
В сквере продрогшем голодные голуби,
В почву промерзлую тюкают клювами,
Машут акации ветками голыми,
Город понурый с домами угрюмыми.
Старая площадь как черное озеро,
Пес беспризорный с поджатою лапою,
Редких прохожих насквозь проморозило —
Не ожидали зиму внезапную.
Зиму бесснежную, стужу бесстыжую
Не ожидали, не знали, не верили,
Ну а теперь уж не предотвратишь ее —
Ломится наглая в окна ли, в двери ли.
Что там болтают про близкую оттепель?
Дескать, надейся, и все образуется.
Были да сплыли надежды, и вот теперь
Ветер морозный повсюду беснуется.
Перезимуем... И круче бывало ведь,
И не такие ненастья видали мы.
Нас не успела природа избаловать,
Лишь закалила летами летальными.
Чайник поставь на конфорку лиловую,
Окна и двери закрой поплотнее.
Переживем эту зиму суровую
И посмеемся весною над нею.


Вернуться к началу
 Профиль  
 
Показать сообщения за:  Поле сортировки  
Начать новую тему Ответить на тему  [ 1 сообщение ] 

Часовой пояс: UTC + 3 часа [ Летнее время ]


Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 14


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

Найти:
Перейти:  
cron
Создано на основе phpBB® Forum Software © phpBB Group
Русская поддержка phpBB